Опять мне хочется до рези в перепонках
В те дорогие сердцу пряные поля,
Где я чумазой босоногою девчонкой,
Бежала опрометью, с визгами, юлЯ.
И только косы разлетались, только косы.
И тонкой змейкой сзади веяли банты.
Я так любила утро раннее и росы,
И даже грамма не боялась высоты.
Все растворилось. Я в маршрутке полусонной -
Осознавая, жмусь к оконному стеклу
В привычной пробке огроменною колонной
Я так устала: «дайте выйти на углу».
Среди сигналящих, но намертво застрявших
Феррари, Бэнтли я мелькаю в свете фар,
И вновь кажусь себе как что-то потерявшей.
Не то себя саму, не толи весь наш шар.
И ноги, помнящие росы на лужайке,
Как будто порознь с моею головой,
Несут меня в бордово-красной разлетайке,
Несут стремительно, легко, но не домой.
Дождь все сильнее. Затопило тротуары –
В московских улицах бетон воды не пьет.
И поле видится опять ржаным пожаром!
И осознать, остановиться не дает.
Дорога длинная к знакомому вокзалу.
И руки, руки, что ломали маков цвет,
Меня не слушаясь, к карману как к кинжалу,
И вот берут до нашей станции билет.
И все. И я себе сдаюсь. Я проиграла.
В осенней дреме забарахталось купе.
И поезд мой устало тронулся с вокзала.
И поезд медленно повез меня к тебе.
Не к той девчонке, что мне каждой ночью снится,
Смешной, хохочущей, в развязанных бантах,
А к той деревне, чтобы ею подлечиться,
И воротиться как подлатанной – в бинтах.
Я еду, еду. От Москвы уже полсотни.
И может жалких дней пятнадцать до Москвы.
И снится снег мне серебристый прошлогодний,
И взгляд печальный с переливом синевы.
Ну, не смотри ты! Не смотри ты с укоризной!
Не та страна уже, какую знал народ.
И все, что я теперь зову своей Отчизной –
Моя деревня, где меня хоть кто-то ждет.