Три в ширину, двенадцать в длину,
Стол, телевизор, четыре вешалки.
Я — навсегда у тебя в плену,
Ты — где-то там, в суматохе бешеной.
Месяцев восемь, а, может, год
Ты в голове мне свинцовым молотом.
Все говорят, мол, уже не тот —
Раньше забавно смотрелся, молодо.
Твёрдо решил навсегда забыть,
Но марки вновь на конверт наклеивал:
Такая вот насекомых жизнь,
Только страшнее, чем у Пелевина.
Думал — любого могу сыграть,
Думал — любыми владею жанрами...
Снова рисунков твоих тетрадь
Жадно глотаю, как воду жабрами.
Стал забывать твои имена,
Путаюсь в городе, взгляды прячу я.
Три — стена. Двенадцать — стена,
Холодные руки и чай горячий.
Этот синдром отмены тебя
Ломки хуже любых анаболиков:
Волки, по сердцу когтями скребя,
Ловят надежды последней кроликов.
Кстати, ты у меня всё же есть:
Ты погибаешь в звоне будильника
Каждое утро, без пяти шесть,
Когда я [в] бреду до холодильника.
Встретимся ночью, когда усну?
Будешь меня ты опять дожидаться?
В комнате этой, где я в плену.
Три в ширину.
В длину — двенадцать.