2 место на 17 Конкурсе Миниатюр. Проза до 4000 знаков.
Ноев Ковчег.
Эссе
Витебск окружает меня неповторимой аурой удивительного города. Никогда не исчезнет память о том, как по булыжникам Покровской улицы лёгкими стопами бежал молодой Марк, держа за руку Беллу, Беллу с миндалевидными глазами, ослепляющую ландышевым светом белого лица, неудержимо влекущую к себе, влекущую настолько, что он не замечал, как его шаги начинали прокладывать дорогу сначала в околоземном слое воздуха, а потом подымались всё выше, и наконец не нужно было шагать, а просто можно было плыть, обняв Беллу, осторожно поддерживая её тоненькую талию, смеясь, когда щекотная тучка помавала им разгорячённые щёки и влюблённые носы.
Ту, единственную, которая суждена ещё до рождения и которую, как правило, никто никогда не находит, он, счастливчик, держал, как величайшую драгоценность, и Витебск раскинулся под ними всеми покосившимися заборами, кривыми окошечками с любовно выложенными на пожелтевшей вате ёлочными украшениями, узкими проулками с неуклюжими домишками, всем напряжённо-жилистым неказистым остовом, и острый зрачок рисовальщика впивался в убогий, грязный и бесконечно родной город, а лёгкие вдыхали, напитывали в себя сладкий воздух отчизны.
Город – это прославленные люди, которые в нём родились и выросли, и так велик Витебск потому, что вырастил Шагала.
Позже, когда перед Марком открылась удивительная страна Франция, сверкающая иллюминацией Парижа, расстелившая под ноги Елисейские поля, зазывающая в балаганы и балаганчики, церемонно представляющая ему самую знаменитую парижанку – Эйфелеву башню, он тосковал по маленьким еврейским дворикам, и кисть упрямо выводила на полотне не красоты западной цивилизации, а пасущихся у почерневшего от дождей забора коз, мрачных раввинов и беспокойных старух, и не Франция представляла ему Эйфелеву королеву, а он королеве – местечкового, горластого и огненно-рыжего петуха. Париж принял в свою душу гений Марка, но по отношению к родному городу Шагала Париж – предместье Витебска.
Верно, нечто особенное есть в почве и воздухе родины Шагала, породившее, мало того, оригинального художника, но необыкновенного фантаста и поэта, настолько яркого, что для сравнения с ним в воображении встают полотна Леонардо да Винчи, искрящиеся фантастикой и поэтикой, и пронизывает сожаление о том, что только малая толика дошла до нас из произведений обоих мастеров. Думаю, Леонардо, как и Марка, поразила во всю свою прячущуюся обычно силу любовь, и это роднит их полотна.
Фиолетовые, безумно насыщенные тона картин Шагала, перемежающиеся охристо-жёлтыми пятнами лиц его пёстрых персонажей (бедный, бедный Пэн, неизменно трудолюбивый и педантичный), одушевляются в Париже сильнейшей ностальгией по родным улочкам. Марк стремится не потерять ни одной детали, ни единой чёрточки старого Витебска, в новом непрерывно меняющемся мире его гуаши реальнее того, что происходит с ним и со страной. Свадьбы и похороны, клезмер, сопровождающий любые праздники, – все это связывалось художником с небесами над Витебском, с переплетением ветвей, с движущимися струями воздуха, увлекающими в своё течение и библейскую фигуру странника-Илии, и белое невестино платье, и бидон, плавающий возле молочницы, и даже голову самой молочницы, потерявшей её от неумеренной похвалы молочку коровы.
Таков город Шагала. Давид Симанович, витебский поэт, часто приходит к музею Шагала. Старый мудрый поэт всматривается в юные лица, он ищет среди них того, чья детская рука трогает сейчас хвостатое кометное шагаловское время (макет часов с картины Марка Шагала у музея), а завтра, может быть, возьмёт перо или кисть и послужит к вящей славе Витебска.
Марк Шагал. Влюблённые над городом. 1914-1918.