Т. и В. Езугбая
Черноморская Мася воркует о местном Тристане
с белозубой улыбкой, пройдошливою головой,
а дельфины на Амре железными плещут хвостами,
и "бесстыдниц" кора пахнет свежею пахлавой.
Ловко мидии ловит на нитку голодная тётка.
За медузой медуза в зелёную глубь вплетена,
но ныряют с причала наши шумливые слётки.
Море тихо гудит, как в лесу белорусском желна.
Во весь рот раззевался на корточках дремлющий хачик.
Древних нартов потомок собой подпирает Сухум.
Беззаботен, без цели, и лени нимало не прячет.
Может, ум и присутствует в нём, да не нужен здесь ум.
Современный Сухум ни забыть, ни простить не желает.
В нем аскеза развалин деревья растит из полов.
С одиночеством сжившись, у дома собака не лает.
Всюду тени хозяев глядят из укромных углов.
По каскаду ступенек, пропеченных солнцем до хруста,
мимо банка и галереи, в йодистую благодать!
К нам попутчик прибился, скучает, – на улицах пусто.
– День не в день, если моря не повидать!
Сам на набережной посидит, папиросу раскурит,
шахматистов по пальцам сейчас посчитаешь, увы, –
и курортников толпы, и вкусный дымок хачапури –
это есть на странице, да страница из прошлой главы.
Про садочек негромко поёт Вероника, настроюсь
на прощание, солнечная отпускная страна...
Даже Аля угомонилась, но лишь глаза я закрою,
как в моё изголовье плеснёт голубая волна.
Снова смуглый чертенок, взобравшись всех выше, фасонит,
он об воду ушибся, но как же не лезть на рожон!
Лавровишенкой солнце за турецкой фелюгой утонет,
и гортанно вскричит на абхазском в ночи' саксофон.
Сухуми. Фото из интернета