• Каждая яма по-своему хороша. Но моя — лучше, - послышался зычный голос из под земли.
А диалог был примерно следующий:
• Ты говори, да не заговаривайся. Возможно, и не лучше,- ответили ему сразу несколько голосов.
• Я говорю правду. И моё спокойствие оно огромное и теплое как этот мир на высоте необыкновенной.
• Своя могила хороша, а чужая лучше,- раздался тонкий бабий голосок.
• А я на чужие и не смотрю. Мне своей хватает.
• А, если и хватает, так и молчи.
• Не хочу молчать. Высказаться должен. Тяжело молчать. О справедливости я поведу речь.
• Чего? Чего?
• Чего чего, — передразнил он их. О равенстве. Надоело мне быть мертвым. Нет никаких прав у мертвеца. Тяжело быть мертвецом. Слишком непосильная работа. Хочу выйти отсюда. С живыми местами поменяться. Разве нет у вас желания такого?
• Есть, есть, есть, - в унисон зазвучали сотни голосов.
Волна недовольного крика прокатилась по всему кладбищу. Из под земли раздались глухие удары. Не удары, а противный, словно по железу острием ножа, скрежет.
Их острые, костлявые пальцы царапали крышки забитых намертво деревянных гробов....
Несколько недовольных ворон, слетев с деревьев, уютно примостились на вымытых ржавчиной кривых крестах.
На кладбище поднялся галдеж (ох, если бы вы только слышали их):
• Он прав! Сколько можно валяться в этих черных и глубоких ямах. Мы все пропахли тухлыми запахами. Я не хочу больше так пахнуть! Когда я был живым, я источал нежнейшие ароматы. От моего тела сходили с ума женщины. Они были готовы пойти на всё, только лишь бы к нему прикоснуться.... Столько их было! Столько объятий! Столько прикосновений! Неги, ласки.... Я утопал в нежности...Я был невероятно красив... А потом один случайный выстрел всему положил конец...И в этом я был виноват сам. Я знал, что в тот день не стоило идти к ней.. Но я пошел. Не выдержал и пошел. И жестоко поплатился.
• Любовь, - сочувственно послышалось где-то из далека.
• Любовь, любовь, любовь, - эхом прокатилось по всему кладбищу.
• А я попал сюда случайно. Возвращался ночью домой, пристали двое, деньги, мол, нам надо. Ну, я стал сопротивляться. И тут один из них выхватывает нож и горло мне раз, и, перерезал быстро. Я кровью захлебнулся....А она неприятная на вкус, это я сейчас её привкус могу вспомнить, а тогда всё мимо внимания промелькнуло. Запомнил только желтый, болезненно желтый цвет фонарей.... эти огни...всегда сводили с ума, только попробуй взгляни...и всё....мёртв...
• Да вы смешной мертвец! Так романтизировать смерть.... Непростительно, голубчик. Вот послушайте меня. Вот как у меня было. Вот жил я один. Всю жизнь один прожил. Никто мне не нужен был. А тут, возьми да влюбись. Не хотел я влюбленности этой. Сама пришла. Не звал я её. А как я её заполучу? Что такое чувства - я никогда не знал, их не испытывал, любовь и подавно. А тут ведь хочется сильно. А что делать то? Как её заполучить? Следовательно, насильно надо брать, так? Так. Пришел, значит, я к ней ночью. Готовился долго, долго и нудно всё рассчитывал. Зря, конечно (но это я потом понял). Сорвалось всё. А всё потому.....увидел я её голой на кровати....аж дыхание перехватило. Всё забыл. Стою. Замер. Не дышу. Боюсь, вдруг проснется. Долго на месте не вытерпел. Подхожу к ней. Тонкое одеяло рукой своей убираю...Смотрю на неё. Красиво как....Ничего не было лучше в моей жизни. Вот ничего. Ни-че-го! А как удержаться то, когда она так вдруг стала близко? Не смог я. И всё это так случилось.... быстро....её крики....её нервное, худое и бледное тело...как она билась в истерике, когда я овладел ею! Как сопротивлялась! Но это ещё больше меня заводило. Словно током било. Чем больше она кричала, тем сильнее и упорнее я причинял ей боль. Как только всё у меня закончилось....и я кончил....я лег на неё всем телом, придавил к кровати, обхватил руками за шею и голову и задушил. Её тонкая, худосочная шея хрустнула словно веточка молодой ивы.... Тело сразу обмякло, кулаки разжались, она перестала дышать...
• Зачем ты рассказываешь как убил другого человека, а не как убили тебя самого?
• После того, как убил я её, я зашел на кухню отмыть от крови руки... Потом решил, что торопиться было некуда. Она жила одна. Кто к ней мог прийти? Я был спокоен. Отмыв руки, решил выпить чаю, заметив на столе сухари. Поставил на огонь чайник, заварил пакетик, стал пить, закусывая сухарем. Так и умер.
• Как?
• Я подавился.
• Подавился?
• Да. Я подавился черствым русским сухарем.
• Как нелепая смерть после такого! Так просто! Да вы тоже смешной мертвец!
• А я и не спорю. Мы все смешные мертвецы. Смерть — это вообще весело.
• Весело? Вы сказали весело? Какое циничное, по моему, заявление. А мне вот кажется, что смерть это такая же тяжелая работа как и жизнь. А может ещё хуже. Ещё тяжелее.
• Разве смерть может подразумевать какое то действие?
• Она ничего не подразумевает. Она это просто иной подход к реальности. Тебе дают другие ключи. И ты можешь делать с ними всё, что захочешь.
• Но только почему то, участь наша довольно ужасна и кошмарна. В ней нет ничего такого привлекательного, чем можно было искусить того, кто считает себя живым человеком.
• А они ведь даже и не знают об этом!
• Так кто бы им сказал?!
• Стоит ли менять полюса местами? Стоит ли нам покинуть свое место и отдать его им?
• Неужели эта абсурдная идея может найти среди вас поддержку и одобрение?
• Сомневаться надо меньше! Делать и всё. А там, как получится.
• Не дело это, делать на «как получится». Рассчитывать надо.
• А что рассчитывать то? Что? Мы не согласны со своей участью. Нас не устраивает наше положение. Я вот лично, устал здесь лежать и гнить. Лежать и гнить, лежать и гнить, лежать и гнить....Надоело! До чертиков надоело! Всё, хватит. На поверхность. Только на поверхность.
• Но как?
• Что как?
• Как мертвые могут выйти на поверхность? Там же живые. А мы — мертвецы. Мы не можем жить среди них. Так природа разделила.
• Относительно всё это! Откуда вы знаете, как природа разделила? Что вы можете знать про её дела? А?
• Я знаю, что я мёртв. Поэтому я мёртв. И это неоспоримо.
• А я и не буду спорить! Значит, вы действительно мертвы. Оставайтесь здесь. А мы пойдем.
• Но это же безумие! Где здравый смысл? Вы поступаете против всех возможных и невозможных разумных умозаключений. Это невозможно!
• Это невозможно, да. Но иногда....случается. Всякое...
Крышки гробов были быстро разворочены.....Старый сторож Семён даже всплакнул по этому поводу (из за обычной любви к своей работе и старым деревянным крестам), ни чуть не удивившись. Не проронив ни слова, он ушел домой раньше обычного. Решив, что сегодня настал день, наконец то позвонить своей внучке Александре. Возможно, события на кладбище как то подтолкнули его к этому. Возможно, другое. Разговор состоялся. Хоть и недолгий, но и этих одиннадцати минут хватило, чтобы старое сердце заставило прослезиться угрюмые, глубоко посаженные черные глаза старика.
События происходили в следующем ключе:
После того, как целая армия мертвецов вырвалась из-под земли, в городе полил густой сентябрьский дождь. Развороченные ямы быстро наполнились мелкими грязными лужицами, стекая по разломанным доскам тесных гробов глубоко под землю.
Кое-кого дождь всё же смутил и загнал обратно. Испуганные ливнем мертвецы, остались один на один со здравомыслящим и цинично настроенным мертвым скептиком, он то и дело разбрасывался колкими замечаниями в сторону тех, кто струсил перед дождем и вернулся обратно. Тех, кто не побоялся воды, он тоже обильно ругал, называя их обыкновенными безумцами, мертвыми самоубийцами или просто круглыми дураками. С ним никто не вступал в спор. Вероятно, побоялись разумных и логичных доводов. Поэтому его речь, беспрепятственно и своевольно, бесконечными ручьями разливалась по кладбищу. Даже дождю не удалось заглушить его речи.
Кошмар шагал по городу, не вмешиваясь в его привычное существование. Вернее, самому городу было совершенно наплевать на бродячих мертвецов. Он встретил их автомобильным гулом и скрежетом колес. Это видимое, но в прямую невысказанное равнодушие, по началу разочаровало гуляющих зомби. Неужели нас никто не замечает? Почему никто от испуга не визжит или от ужаса? Почему люди не кричат, видя нас? А видят ли они нас? Чтобы увериться в своих словах, один из них, задел мимо проходящую женщину и потянул за волосы. Она закричала. Ага, значит видят. Так в чём тогда дело?
А дело было в том, что людям было совершенно плевать на них. Они не видели в них угрозы. Кроме себя самих, они давно перестали, что-либо замечать. Они видели и лелеяли только свое драгоценное Я, и носились с ним как с маленьким ребенком, не замечая ничего, ничего и никого в свою жизнь не впуская. Равнодушие превратилось в зеркало, вернее даже не в зеркало, а в мутное грязное стекло, в которое они смотрелись и ничего не видели. Злые маски пялились на них с помутневших стекол. Призраки внимательно вглядывались в их души и за ними, за этими душами, они видели лишь абсолютную пустоту. Впрочем, и она - пустота была незаметна для их глаз. А, если бы и увидели они её, то сошли с ума бы от ужаса. Зияющая, черная, манящая пустота засосала бы эти маски. Сожрала бы заживо и ничего кроме удушливого и сладкого дыма забвения, тоски, боли, смрада – не оставила. Мертвые ли это души? Пустые ли это души? Вы думаете это важно? Это уже не важно. Они ничего не хотят слышать, они ничего не хотят видеть, они ничего не хотят чувствовать. Они хотят только быть. Только где то, когда то находится, портить себя или радовать. И везде их смех. Или их слезы. Что равнозначно. И то, и другое, приносит боль. Всё дело времени.
А город послушно вторил…. Как верная собака лаял от радости того, что они медленно его превращают в развалины и руины. Он ничего не знал об этом. Он был так же равнодушен, спокоен и бессмысленно мертв. Задавались вы хоть раз вопросом – где его сердце? Где душа его? Где лицо? Нет! Нет ничего! Ни-че-го. Пустота. Чушь. Только идея. Никто никогда не уничтожит город. Потому что он – твоя удавка и, чем сильнее сопротивляешься, тем больнее она тебя душит. Ты сам себя убьешь. Он только фон. Фон, картина, пейзаж, на котором разыгрывается твоя смешная жизнь, превращаясь в кошмар давящего и острого одиночества. Выхода нет. Или ты покинешь его, или он постепенно тебя убьет. Выбирай. Смерть или одиночное безумие.
Город, город, город.… Где ты? Во мне? В других? В проезжающих машинах? В рекламных листах на пыльных столбах? В испуганных лицах людей? В тюрьмах? В больницах? В школах? На кладбище? В церкви? В моих словах? В стихах больного поэта? Ты подарил нам лихорадку, назвав её жизнью. Ты всё терпишь. Здесь всё возможно. Всё бесконечно. И всё ничто.
От равнодушия, пожалуй, можно и умереть. Но они этого не знали. Они были мертвы. И они шли по улицам, по переулкам, по дворам, по асфальту, по земле, по траве, по камням, по песку, по черным и грязным лужам. Дождь отступил. В небо прыснули голубую краску. Стало ясно. Погода утихомирилась, словно беспокойный и нашаливший зверь. Даже мертвецы почувствовали это и непривычно, словно живые, заулыбались. Выглянуло солнышко. Разве это кошмар?
Всё было бы хорошо и вполне допустимо, если не одно но. Мертвецы (о, как это возможно) начали умирать. Упал первый. Отчего он упал? Удивленные взгляды. Непонимающе они смотрят на обездвиженного товарища. Что это значит? Как так могло случиться? Как мог умереть мертвец среди живых людей? Они этого искренне не понимали.
Они подняли его с земли. Они заглянули ему в лицо. Они даже (о, как абсурдно) пощупали пульс и с силой надавили на сердце. Без толку. Теперь он действительно мёртв. Но от чего? От яркого и дневного света? От людей? От…. Нет ответа.
Я не буду дописывать этой картины... Погружаясь всё больше и больше в эти краски, всё реальнее и острее ощущаешь и видишь человека как ужасное чудовище. И сам факт того, кем он, возможно, может быть отталкивает меня от текста и не дает возможности и шанса его закончить, поставив окончательно и бесповоротно точку. Я не знаю и не представляю то, когда начинается ужас и когда ему необходимо окончание. Есть вероятность того, что нет ему конца. И на мне он не остановится и через меня не продолжится. Даже, если я отчетливо понимаю и осознаю, что вероятнее всего буду проводником образов кошмаров и превращений в следующих мною написанных произведений. Литературная ответственность не присуща ужасам и дневным кошмарам. Вы улыбаетесь, а меня болезненно лихорадит. Признаться честно, ложь тоже ужасна и кошмарна. И от неё не менее хуже, чем от созданных картин.
P. S. Сейчас мне кажется, что я нашел ответ. Гибли они от обыкновенного равнодушия и безразличия. Или от скуки. Или от боли. Или от Солнца. Но лучше всего это было взять их за руку и отвести на место. Живым быть тоже тяжело. И это боль нескончаема, вечна. Такую долгую песню не допоет даже лебедь, умирая. Ни одни губы не выдержат этих слов и напевов. Впрочем, это другая история. И вероятность её появления равна тому, что вот в этот момент, когда я пишу эти строки, в комнате, где я нахожусь – внезапно пойдет дождь или расступятся стены.
12.04.12.