Васенька и птицы
(Первая часть неоконченной поэмы "ЯРМАРКА")
Васенька ты, Васенька, –
вот такая масенька!
Стоит у огородика, –
отроду три годика.
Удивлённые дела, –
глазки-бусинки.
В чём маманя родила –
голопусенький.
На макушке хохолок –
светлая головушка.
Ручки, ножки и пупок
И маленький соловушка.
Идут гуси: скрипят, как гусли.
Идёт баран: рычит, как баян.
Идёт баба: толстая жаба.
Идёт девица: звонкая птица.
Идёт корова: мычать здорова.
Идёт Прошка: наступил в коровью лепёшку.
Идёт петух: куриный пастух.
Бежит Жучка – Палканова внучка.
А сам Палкан в будке, десятые сутки:
не рычит, не брешет, только блох чешет.
Васенька ты, Васенька, –
вот такая масенька!
Он стоит на солнышке,
как грибок на пёнушке.
Сколько нового увидишь –
как не удивиться –
глазки в небушко подымешь,
а на небе – п-т-и-ц-ы!
«Рюли-рюли!» – пел Улар.
Куличок кричал: «Тви-тви-вии!»
«Фифи, фофаны и виви», –
птицы-холод, птицы-жар.
Совершенно не напрасно
воздух чиркают Бекасы.
И плывут в седой ночи:
– Чви-чвинь-чвинь! – и
– Чи-ка-чи!
– Бу-бу-бу! – бубнит кукушка,
глухоухая старушка.
– Шруу! Шруу! Шруу! – сипит Сипуха,
тоже древняя старуха.
От порога до калитки
молча ползают улитки,
и завидуют оне
Воробьиной болтовне.
Щурка золотом сияет
и сидит на проводах.
Клювом в провод ударяет,
слушает протяжный звон:
звон идёт со всех сторон,
рассыпается во прах.
Чёрный Стриж скрипит бездонно.
Глухо квикает Желна,
как ушедшая из дома
нелюбимая жена.
Залюлюкал Жаворонок.
Замурлыкал Свиристель,
словно серенький котёнок
лёг на мягкую постель.
Чертыхался Ополовник
целый день издалека,
как рассерженный полковник
на растяпу-денщика.
Зачвиньчвинькала Сутора.
И ушла звезда на дно.
Опускает вечер штору
на всемирное окно.
Резко треснул сук сосновый…
Шевельнулся сом в реке.
Начинают глухо Совы:
– Ху-ху-ху! – и
– Ке-ке-ке!
Серый страх летит над нами –
начинает сердце ныть…
Вдруг захлопает крылами
и залает Неясыть.
Птицы-ведьмы доконали
в потревоженной ночи…
– Ой-ой-ой-ой! – застонали
над болотами Сычи.
Поздний путник звук ужасный
в страхе ловит не дыша…
Ворон струны контрабаса
клювом дёрнул не спеша.
Силуэт мелькнёт неясный –
хрупнет хрупкая лоза…
В чаще вспыхнут и погаснут
чьи-то жёлтые глаза.
А когда не стало слышно
писка тонкого мышей,
зашуршала Щурь по крыше
камышовых шалашей.
Ниже, ниже сети-пяльцы
совершают круговерть,
и торчит на заднем пальце
коготь-ужас, коготь-смерть.
И под шорох сильных крыльев
вспомнишь в проблеске зари,
как весною здесь точили
свои косы Глухари.
Тонкий месяц осторожно
вдруг посмотрит с вышины,
и пойдёт мороз по коже
от внезапной тишины.
Как ручьи с водою чистой
убегают наутёк,
Соловьи зальются свистом:
– Фить-фить-фить! – и
– Тёк-тёк-тёк!
С перерывами, без спешки,
оглядевши всё вокруг,
как ядрёные орешки
перещёлкивали звук.
Словно медную копейку
уронили супротив –
прозвучали Канарейки
на овсяночный мотив.
А немножечко попосле,
возле чащи лозняка,
вдруг услышу крепкий посвист,
как лихого ямщика.
Славки, Ржанки и Хрустаны
у Авдоточки гостят:
в роще громко бьют стаканы
и капустою хрустят.
Светел, звонок, вдохновенен
птичий посвист, птичий крик…
Жаль, что так несовершенен
человеческий язык.
Томилино, 1987-2012.