Челябинск, газета «Танкоград», № 23(290), декабрь 2009 г.
(хроника одного стихотворения)
Вот уже 28 лет это редко публиковавшееся стихотворение служит для меня руководством по выживанию. Его автор Николай Тряпкин, поэт, что называется милостью божьей, умер зимой 1999 года…
Свидетельствую. Челябинская гостиница «Малахит». После Праздника поэзии, организованного в 1981 году Г.Суздалевым, после ужина в «Уральских пельменях», столичные гости разделились. Ю. Кузнецова, как литературного пришельца увели показывать партийным ротозеям. Менее значимые фигуры определились сами. А нас, молодых, завихрило в номер поэта, выступление которого на сцене Дворца пионеров оказалось магическим.
Стих шум рассаживания. Привычно чпокнула бутылка водки. Приготовилась к обыденности закуска. Но после дюжины пропетых Тряпкиным стихотворений все обрело какой-то иной, неведомый ранее возвышенный смысл. «Разговор игрушечьего мастера со своими изделиями (Ночью в мастерской)» – примерно через час нараспев сообщил поэт. И с небольшим заиканием начал: «Друзья мои, игрушечки!//Не прыгать со скамьи.//Игрушечки! Петрушечки!//Болванчики мои!//Не прыгать, не копылиться,//Не драться меж собой.//Пускай там дождь пузырится//На улице ночной…»
Инерция предыдущего не давала сосредоточиться. Да и кто из нас мог бы тогда резонировать с определениями «игрушечки», «петрушечки», не говоря уже о «болванчиках»? Мы колготились, панибратствовали, кто-то называл пожилого поэта Колей. А он продолжал:
«…За все мои старания,//За труд и мастерство – //Хотя бы чуть внимания…//Пожалте – ничего!..»
Припомнилось, что во время выступления гостей почему-то именно на Тряпкине в телестудии закончилась пленка. Он подошел к микрофону и как-то естественно сказал, мол, в результате заикания вынужден стихи напевать. А для прочтения должен выпить стакан водки. Стоящий рядом со мной телеоператор уже через несколько минут, почти выкрикнул: «Вот, козлы! Вот же кого надо записывать! Вот идиоты!»…
Между тем некоторые мои сотоварищи, опьяненные неожиданной доступностью сокровенного, продолжали пропускать мимо ушей: «…Довольно выкамаривать,//Кривляться и скакать!//А ну-ка чай заваривать – //Давно пора уж спать.//С какой же вдруг немилости//У вас такая прыть?//Что я решил от сырости//«Глоточек» пропустить?//А вы-то, черепушечки!// А вы-то, ребятье!//Палить в меня из пушечки//И строиться в ружье!..»
Позже Николай Иванович рассказывал, как критики разносили его первые публикации за «отсутствие своего стиля». Жил он тогда, если не ошибаюсь, в селе Лотошино Моск. обл., где председателем колхоза был малопочитаемый колхозниками человек. Они и попросили молодого поэта сочинить о нем частушки. Тот сочинил. Сельчане распевали. Председатель вызвал стихотворца и спросил: «Зачем ты, Коля, это сделал?». На что хитрец ответил: «А почему Вы думаете, что это я?». «Ну, Коля…стиль же твой», – закачал головой грамотный председатель.
Не простой был юноша. До простоты не простой! Уже тогда он предполагал, как будет общаться с окружающим его миром. И сформулировал это в 1971 году, чтобы потом намекнуть нам: «…Довольно безобразничать,// Подсовывать крючки!//Да и кого ж вы дразните,//Смешные дурачки?//Из глины да из сажицы//Не я ли вас лепил?//Деньки над вами, кажется,//И ночки проводил...».
Крючки подсовывали. Свидетельствую. Чуть позже я, как активный выступальщик был приглашен в Свердловск на открытие Дворца спорта «Космос». Режиссер с «прилагательной» фамилией Беленький, занятый, видимо, более маститыми участниками, мимоходом спросил: «Ты кто?». Отвечаю: «Поэт». Он легкомысленно махнул рукой: «Ладно, прочитай что-нибудь веселенькое…». Выхожу на сцену. Читаю свое напряженное «Мое самое Первое мая», а потом, чтобы снять «напряжение», напеваю «Комарики-мухи, комары…» Тряпкина. Три тысячи мест взрываются аплодисментами! Успех. Гордость. Конечно не за себя. Ухожу в гримерную. Радуюсь…
Вскоре врывается режиссер: «Ты что это прочел?! Какой Тяпкин? Где ты его взял?». Весь напрягаюсь: «Видный советский поэт. Вот книга. Восемнадцатая по счету. Тираж 50 000. Зал хлопал». Тот наступает: «Что? Какой зал? Сидело восемь человек из обкома – никто не хлопал!». Огрызаюсь: «Я выступал не для них». И уже вослед ошарашенному холую: «Ты такой беленький, что от тебя в глазах черно…».
До самого Челябинска потом шептал строчки, пришедшие во спасение на память: «… А вы-то что же, светики?//Да полноте, ей-ей!//Да вам бы снять беретики//Пред милостью моей.//Не я ли тут выкраивал//Кафтанчики для вас,//А «дамочкам» пристраивал//Улыбочки у глаз?..»
В конце 80-х, когда по его же словам «воспитанный на классике» пластилиновый президент СССР, пробалтывал родину этой самой классики, мы виделись реже и реже. В один из моих приездов Тряпкин рассказал занятную историю. Он решил застеклить балкон. Рядом стройка. Пошел, прихватил пару брошенных досок. Откуда ни возьмись – сторож: «Воруешь, старый хрен?!». Николай Иванович останавливается и, опираясь на тросточку, говорит: «Перемещение доски в границах одного государства воровством не считается». Тот удивляется: «Ты кто?!». Тряпкин: «Известный русский поэт!». Сторож: «Возьми еще пару». Воистину Божий дар помогает. Любой, кто вслед за Есениным может вздохнуть: «В своей стране я словно иностранец», повторит и за Тряпкиным прочитанные тогда строки: «…А вы-то что ж, приятели?//А вы-то что же так?//Над собственным создателем//Заносите кулак?//Не ждал такого номера…//А я-то, фантазер!//А я-то чуть не по миру// Ходил до этих пор…».
Осенью 1991 г. мы увиделись в последний раз. Снега еще не было. По всей столице холодный ветер трепал никем не убираемый мусор. Назревали события, от которых Россия не может оправиться уже второй десяток лет. «Что же будет с родиной и с нами?», – голосил известный рокер. А потом в местной газете я прочитал с ним интервью, где он, смешав разнородное, почему-то изрек: «Бог не любит таких как Вознесенский и Тряпкин».
До сих пор думаю, что это какая-то ошибка. Несмотря на всю замутненность первопрестольной, на все склоки сописцев, я ни разу, ни от кого не слышал о нем дурного слова! Лишь однажды актер Валерий Золотухин проговорился, что «они по разные стороны баррикад». Но тут же осекся, заметив мое недоумение. Святой! Святой праведник-словотворец. Неразрываемая национальная цепь – Кольцов–Клюев–Есенин–Тряпкин…
«Что же они делают, Сережа? Ведь будет еще хуже!», – возмущался постаревший поэт. «Тишинские ханыги запрыгали в князья», – цитировал новые задумки. «Куда же подевался народ? На что они надеются?». А я смотрел в его васильковые глаза и вспоминал активистов, ставших «игрушечками», писателей, ставших «петрушечками», работяг, ставших «болванчиками». В ушах звенело: «…Постойте же, голубчики!//Припомните меня.// Повыдерут вам чубчики//За три-четыре дня.//Доставлю вас, пригожие,//Хоть завтра на базар://Эй, мальчики захожие!//Пожалте мой товар…»
По дороге к приятелю, у которого я остановился, мне показалась, что походная сумка стала тяжелее. Подумалось: «Намотался, устал». Утром заглянул и обнаружил в ней банку сгущенки, банку тушенки, что-то не помню еще, а главное – чекушку со святой водой! Ах Вы, Римма Васильевна, осторожница наша. Звоню: «Ну, зачем?» Отвечает: «Ты бы не взял. А к воде есть инструкция – соблюдай». Знакомство наше было удручающим. Потом – все наоборот. Тогда в 1991-м Тряпкин признавался: «Если бы не супружница – погиб». Что было после, не знаю…
В начале 2009-го я издал книгу стихов об уральском селе, где мы проводим лето. Всю посвятил Тряпкину. Говорят, связь есть. Стараюсь. Но жизнь уже другая: там губят природу, здесь экономику. И везде – русскую душу. Наивная душа, доверчивая. Однако… предупрежденная: «…И вот деньки унылые//Сдадутся, может быть,//С курносыми громилами//Придется вам пожить.//Припомните родителя,//Любовь его и труд.//Кудряшки вам повыдерут//И ручки оторвут…»
Давно отрывают не только ручки, но и головы. Мочат друг друга в сортирах. Из-за чего? Из-за того, что «в могилу с собой не унесешь».
В девяностые, когда денег не было даже на транспорт, мы потерялись. Перестройка активно переходила в перестрелку. Надо было выживать. И, спасая сокровенное, душа с трудом, но цедила заключительные строчки того стихотворения: «…А вы-то все – из пушечки,//А вы-то все – в ружье // Игрушечки! Петрушечки!//Сокровьице мое!//Довольно же куражиться,// Показывать свой пыл…//Я песенку вам, кажется,//Душевную сложил».
Какое великодушие! Какое смирение перед вечностью! А в 2005-ом посещаю московский книжный магазин. Подскакивает рыжеватый вьюноша: «Вам посоветовать?». Отмахиваюсь: «Это же не колбаса – имя определяет качество». Тот соглашается: «Да, вот Бродский». Поддакиваю: «В деревне Бог живет не по углам…». Но сердце уже защемило – на полке стоит неизвестная книга Тряпкина. Открываю: «2003 год. Поэт глубинного народного языка... Тираж 3000». Советчик теряет ко мне интерес. Но глазами провожает до кассы. Я вспоминаю Беленького и ухожу с покупкой…
Потом долго листаю сборник. Читаю аннотацию: «…впервые представлен книгой, вобравшей вершины его лирической поэзии…». А «Игрушечьего мастера» нет! Зато много других, жестких, каких-то не тряпкинских строк.
Предсмертное недоумение русского поэта. Ощетинившаяся душа, загнанного в рыночный угол бессребреника и жизнелюба. Таким я его не знал. Но сомневаться в прочитанном нет ни одного повода. Зато есть повод помянуть своего выразителя и вспомнить, кто мы такие. Аминь!*
* - Смотрите на YouTube видео "Николай Тряпкин + Семянников",
а так же другие записи его стихов, среди которых самая известная -
"Летела гагара".
** - 19 декабря 2018 г. исполняется 100 лет со дня рождения поэта.