День остывает осколком гранаты.
Дышат нерусские камни-громады.
Ночь до удушья темна и чужа.
Банка сгущёнки под жалом ножа.
Фляга полна, да всего-то одна –
так положила судьба-старшина.
Лишнего сделать не смеешь глотка:
глотка не кротка, а жизнь коротка.
Страх оседает в провалы-глазницы.
Бабочка смерти щекочет ресницы.
Шёпот – как выстрел. Дыханье – вулкан.
Время сочится по волчьм клыкам.
Ночка – дубовая бочка без дна:
сунулся с краю, а там – тишина
сон караулит и ставит стрелка
в очередь смерти. А жизнь коротка.
Не успеваешь попасть под лавину –
пропасть возьмёт без следа и помину,
перегрызёт пуповину тропы,
влезет в пролом черепной скорлупы.
Фляга на всех почему-то одна.
Плещется влага у самого дна.
Время стекает секундой глотка...
Чу! Заливается смехом река.
Где-то бежит по горам и долинам,
и припадает к ногам журавлиным,
и удаляется, не утолив
жажды, нужды и надежды олив...
Палец на спуске. Туман у виска.
Бисером пота покрыта щека.
Звякнет о камень приклад калаша –
катится в пятки ночная душа.
Белое око дозором совиным
метит в затылок угрюмым раинам.
Коготь собачку сорвёт невпопад –
мёртвое солнце ударит в набат.
Сунется синяя морда луны
в логово зверя, разъяв валуны.
Вцепятся в темень глазами огня
чёрные коршуны чёрного дня...