Я в разбитом библейском городе.
Он сорок раз вырезался на совесть.
До глин выжигался.
Съедался до корки.
В арке сушатся чьи-то кальсоны.
Здесь когда-то прошли бои,
Тени в развалинах, как потёмки.
«Чьи кальсоны?»
Подходит:«Мои!»
Сторож аракою возбуждённый.
За бакшиш он покажет мне
несколько надписей ассирийских,
пару египетских, пару еврейских
и Македонского на коне.
Рыцари освободили от римлян
или римляне от крестоносцев?
Он не помнит,
здесь рыли, рыли,
вырыли череп Навуходоносора.
Турки долго освобождали,
освобождали просто отчаянно.
Пять столетий освобождали!
Турков выгнали англичане.
В Библос двинулась цивилизация.
(Он произносит «сифилизация»).
Арабский язык удивительно мягок,
он с каждого слова
кору снимает.
Страж здоровенный не знает лукавства,
гордо и просто живёт Фатих,
врачей презирает,
из всех лекарств
знает только презерватив.
Он ведёт меня в маленький садик,
в трон царя ассирийского садит
(где-то выкопал).
«Кофе? Чай?»
Пьём густое вино у ручья.
За оливами — огород.
В сентябре — кукуруза. Не поздно?
Рожь — не принято. А горох?
Удобряешь? Тоже навозом?
Хозяин рысью уходит в дом
и возвращается тоже рысью
с хорошим пловом,
а дело в том —
хорошие урожаи риса.
…А за дувалом горы Ливана,
террасы посадок, пальм веера.
В разрушенном городе
запах лаваша,
так украшающий вечера.