А в доме пахло горячим хлебом,
горячным бредом. Легко, понуро
в свет монитора вливался слева
неровный холод сырого утра.
Пылились листья. Бродяга Фатум
в чрезмерность дышащего уюта
блестел последней белесой ватой,
как рыба в тонущую каюту.
…Он брал семнадцатую из пачки
и клал обратно – берег на вечер.
Костяшки пальцев порхали над чем-
то столь неясным, что было нечем
(и незачем) рассказать, не тронув
недоуменья горячей чаши.
В мозги тревожно стучались строфы
и уходили, не достучавшись.
Почти вчера пребывало время,
висело камнем на спинке, мялось,
и паутиною батарейной
его безделие оплеталось…
Вода стакана прозрачной птицей
в секунде висла, как крик прощания,
и в рукописные шла страницы,
являя тождество с содержанием.
ноя. 11 – мар. 12