Она просыпается среди ночи, по полу шлепает босиком,
Забирается под одеяло ко мне, холодом веет от ног ее:
"Брат, мне снятся страшные сны - дурацкий такой ситком,
Там я брожу по родным местам, но никто меня не узнает.
Какой-то мальчик секатором там вырезает ночной Багдад,
Там его ждет в подвале старый мужчина с дробовиком...
Братик, прошу, обними меня, спрячь, я не хочу туда,
Не хочу обратно, где ночь, война, и пепел, и тлен кругом.
Пусть на меня не смотрят больше фары потухших глаз,
Хоть бы не видеть, как гнутся от крови листья бурьян-травы,
За мной постоянно гоняется врач, в руках у него игла,
Ею он делает мертвыми всех, чтоб не лечить живых.
Пусть я не буду от мира сего, не от мира людских идей,
Больше пусть не ложатся под ноги мне кости, кровь и зола,
Я буду птицей в чужих краях, черепахой в морской воде,
Буду импалой листья жевать и спасаться от львиных лап.
Позволь до утра мне остаться тут. Я боюсь закрывать глаза.
А то как одна засыпаю - так словно на грудь мне садится бес.
Я тихонько, брат..." Обнимает меня, и приходится ей сказать:
"Я не он. Ты убила его год назад. Уже поздно, иди к себе".
Вздрогнула, ойкнула, делает вид, что сомнамбула, что спала.
Выбирается, хлюпает носом, идет, снова будет всю ночь реветь.
Крадется медленно, тихо по плитам, мимо чужих палат
Длинными коридорами без дверей...