1
Не я, о Господи… но волею Твоей
я оказалась в этом щедром крае,
где аромат ромашковых полей
напоминает о небесном рае.
Наполненная звуком тишина
мне дарит вожделенное свиданье.
Поэзии таинственною данью
утешена и всласть напоена.
Не мифом стала муза для меня,
но каждодневной, ежечасной былью.
Не ранним утром – на закате дня
меня коснулись пламенные крылья.
Всполохи уходящего огня
в моих стихах рубинами застыли.
2
Я не лира, но пастушья дудка
на закате молчаливых дней.
Малая простая незабудка –
капля неба, только поскромней,
одуванчик – солнечный осколок
и ромашка – слепок с облаков
молча славят Бога, пусть недолго.
Вот и Авель от своих трудов
молча положил к стопам Творца
свой подарок. Чистые сердца
молчаливы. Мне бы стать послушной
воле благодетельной Пастушьей…
Не дерзаю самочинно дуть –
мне дано лишь губы разомкнуть.
3
Знаком ли вам уединенья
таинственно творящий свет?
Кружится чуть заметной тенью
ещё неведомый сонет.
Из ранних снов и поздних бдений
прошедших и грядущих лет,
из невесомых ощущений,
где царствуют лишь звук и цвет,
сплетается узор незримый
для незабытых и любимых
и для невстреченных друзей,
чей добрый взгляд всего нужней,
чтобы ответить тем же взглядом
тому, кто был и не был рядом.
4
Подари мне ещё одну зиму
и звучащим потоком омой,
чтобы стало мне невыносимо
принимать его силу одной.
Устою. Я наверное знаю:
Ты ведь руку подашь, если вдруг
развернёт своё бледное знамя
незнакомый мне раньше испуг.
Среди спящей природы пусть бьётся
живоносный словесный родник.
Самарянкой склоняюсь к колодцу.
Там сияет ликующий лик
невечернего, вечного солнца.
…Вот ещё один путник приник.
5
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Александр Пушкин
Не случайный дар, нет, не напрасный –
жизнь земную (этот вечный труд!) –
на потребу карнавальным маскам
мишурой бросаем на ветру.
Обладатель музыки словесной,
не скрывай под маскою лица,
не гневи унынием Творца,
отвергаясь промыслов небесных.
Лёгок дым прозрачного кадила,
тонок запах ладана с небес,
и душа тех звуков не забыла,
что чудесней всех земных чудес.
Твой блаженный многотрудный крест –
славить Бога до последней силы.
6
Какое было солнце на восходе!
Как лучезарно алый диск сиял!
И величавой царственною лодьей
он над землёй торжественно всплывал.
Но миг прошёл. Смежились неба веки.
И бледный конь над миром проскакал.
Как будто землю ослепил навеки
его зубов пленительный оскал.
И за Спасителя приняв химеру,
люд предсказаньям совести не внял.
Найдёт ли Тот среди пленённых веру,
кто, на кресте распятый, – мир обнял?
Но свет, что был, как кровь, горяч и ал…
Но та Любовь без края и без меры…
7
Держи свой ум во аде
и не отчаивайся.
Прп. Силуан Афонский
По небу мчатся облака,
клубясь и исчезая,
и городских шумов река
течёт, не замерзая.
Сквозные улицы саднят
огней слепящих прорвой.
Остаток прожитого дня
петардами разорван.
Безумный мир бурлит волной
вселенского застолья:
и смех, и крик, и визг, и вой –
чем далее, тем боле…
Застыл лишь человечий взгляд:
не ум – душа вселилась в ад.
8
За эту бездарную жизнь,
за власть пустоты, за безбожье,
за то, что глухим бездорожьем
гордились и, падая вниз,
всё мнили, что к звёздам взлетаем
и синюю птицу за хвост,
ещё не добравшись до звёзд,
легко и надёжно хватаем,
спрос будет жесток, если вмиг
у края безудержной бездны,
в которой так просто исчезнуть,
не бросим отчаянно крик
и не возопим покаянно –
откликнется эхом: «Осанна!».
9
Не спите, люди! Бодрствуйте до срока.
Уже светлеет небо за окном.
Когда предстанем перед Ярым Оком,
как оправдаемся Его судом?
Не будет ни защитника, ни брата.
Как беспощадна огненная твердь!
Душа немая ужасом объята –
не скрыться от стыда, не умереть.
Вот Божий страх! Мы отродясь не знали,
что есть его спасительный покров.
Мы даже не слыхали этих слов.
Мы лишь болели, мучились, страдали.
…Как ласковы светлеющие дали,
как добры лики новых облаков!
10
Мне, впитавшей воздух своеволья,
душу горделивую смири.
Без Тебя я в этих диких волнах,
как ладья без вёсел и ветрил.
Что могу в огромном океане,
если даже небо в облаках?
Прикажи – и буря перестанет,
запрети – и упадут во прах
те рабы, что мной повелевали.
Страшен вид их, мерзки их дела.
В глубине души – что в том подвале –
прячутся по сумрачным углам.
Господи, пошли мне Божий страх,
чтобы плакать о своих грехах.
11
Плачет небо, плачет крыша
и насквозь промокший луг.
Плачу я... Слезами дышит
всё живущее вокруг.
Эти слёзные стенанья
о неверии моём.
Сокрушается земная
тварь, ползущая в мой дом.
Вот паук, его бы раньше
я прибила, а теперь:
– Бог с тобой, ты мне не страшен:
не ахти какой ты зверь.
Может быть, замолвишь слово
на Суде Его суровом?..
12
Дней суетных пустая вереница
по-прежнему покоя не даёт.
Не наяву, но тёмной ночью снится
их бесконечный и унылый счёт.
Из прошлого сомнительные лица
приходят и хозяйничают в снах,
настойчиво желая убедиться,
что я уже не числюсь в их друзьях.
Лишь опущу усталые ресницы –
уж тут как тут. Спасительный ночник
опять горит до самой до денницы,
священной книги освещая лик.
Как хорошо, что по ночам не спится,–
вот Ангел к изголовию приник…
13
Сын мой! Отдай сердце твоё мне…
Книга Притчей Соломоновых
Полный света дом сосновый
мне судьбой в залог подарен.
Слышу снова я и снова
сердца гулкие удары.
Опущусь в его глубины:
– Чем расплачиваться буду?
Что на жертвенное блюдо
положу? Нет голубиной
чистоты. Нет мира в мыслях.
Ни поста, ни слёз, ни бденья.
Дней же суетных, бездельных
не исчислить…не исчислить…
И звучит во свете дня:
– Ты должна отдать меня.
14
Соедини молитву со стихом –
Ты можешь это, если пожелаешь.
На перепутье меж добром и злом
Ты испытал меня и знаешь.
На главную рассчитывая роль,
Тебя звала с дочерним своевольем.
Ты мне послал такую злую боль,
я захлебнулась этой болью.
Спасибо за невидимую брань
(болят доныне выжженные тавра).
Затих громкоголосый барабан,
замолкли пустозвонные литавры.
Не для меня победы громкой лавры –
теперь я тихая Твоя раба.
15
Никогда не выбрасывай письма
ни прошедших, ни нынешних лет –
это чьи-то забытые мысли
для потомства оставили след.
За утешные мамины строки
ничего бы не жалко отдать.
Только где их теперь отыскать? –
утонули в житейском потоке.
Собираю, как крохи на тризне,
те записки в укромных местах.
Детский коврик – осколок отчизны,
для других – незатейливый прах.
Прежней жизни застывшие брызги
словно перлы в дочерних руках.
16
Я была счастливой только в детстве.
И сейчас, уже на склоне дня,
будто одарили новым сердцем
и родили заново меня.
Ожила, проснулась, задышала
вдруг освобождённая душа,
к небесам взлетев, затрепетала
и к земле вернулась, чуть дыша.
– Ты чему, душа моя, так рада?
– Я узнала, что земное – прах,
дом родной не здесь – на небесах.
Я Творца возлюбленное чадо!
Много у Него таких, как я,
возрождённых на закате дня.
17
Тоска по монастырской благодати
снедает душу слабую мою.
Хотя бы крошку со стола подать мне
Господнего я, грешная, молю.
Помиловал же Ты хананеянку,
пришедшую от идолов к Тебе.
И я прошу не скатерть-самобранку,
богатым брашном полную, но хлеб.
Смотрю с тоской на чёрные одежды
отцов, живущих на Афон-горе.
Я женщина – и никакой надежды
на той горе моей свече гореть.
Средь гор других – сугробов белоснежных –
дай в чёрном одеянье умереть.
18
Как пахнет хлеб, румяный, свежий, тёплый!
Так может пахнуть только сельский хлеб.
Что за нектар внутри его накоплен?
Чей дух в нём обитает с древних лет?
Какие же волхвы (неужто живы
те, что в ночи к младенцу притекли?)
соединили вкус дождя и запах нивы,
и опыт родовой, и соль земли?
В послевоенном нищенском бездолье,
как золото в дорожной колее,
он возлежал, посыпан крупной солью,
на рушнике у маминых колен…
Не будет в небесах ни войн и ни застолий,
но будет хлеб как память о земле.
19
Причастники – седые облака
прильнули к чаше золотого света.
Кто научил вас небо облекать
в Христовы ризы Нового Завета?
Над вами чья благословенна власть?
Чисты, как снег. Как горы, величавы.
Купаетесь в лучах небесной Славы.
Пролейте же, пусть крохотную часть,
на нас, изживших совести запас
в последние, немыслимые, сроки,
когда среди, беснующихся, нас
библейских не рождается пророков.
Приблизился одиннадцатый час,
распахнуты алтарные ворота…
20
Памяти Российских новомучеников
Истаивает сердце от Любви…
Помилуй нас, помилуй, Иисусе!
Твой лик на белом праздничном убрусе
лозой страданья скорбного увит.
Или не видишь Ты, что утлый чёлн
уже разбили океана волны?
В Твои мы руки преданные овны
последних нескончаемых времён.
Ты жертвенною кровью окропил
тех, первых, и назвал земною солью.
А мы, последние, мы так боимся боли!
Нас, немощных, молитвой укрепи.
Как лист последний возметает осень,
последний вопль о детях мы возносим.
21
Погибнуть не может сын стольких слёз –
вернётся к родному порогу.
Так падал Давид, но в слезах возрос
и снова ходил перед Богом.
Так трижды и Пётр предавал Христа.
О, как же горьки были слёзы!
Из горечи той, как слеза, чиста
опять распускалась роза.
Теперь же за сына пусть плачет мать:
её он греховностью болен.
Уже наступает срок выбирать
из тех, что двое на поле…
То поле полито потоками слёз,
омывших ростки прорастающих роз.
22
Не пугайте белых лебедей
бранным словом, злобою звериной.
Одиноко стае лебединой
между обезумевших людей.
Не ловите белых лебедей –
их так мало в этом мире дольнем,
им так трудно не кричать от боли,
видя обездоленных людей.
Берегите души для небес –
белых птиц с духовными крылами.
Вон они летят над облаками.
Выше, выше… Вот уже исчез
белый клин – и мир осиротел.
Как же был он нестерпимо бел!
23
Матерь Божия путешествовала
по всей Российской земле
Архимандрит Тихон (Агриков)
О Русь родная, сильная святыми
и милостью Царицы из цариц!
Пусть изливается без меры и границ
на грудь твою звездами золотыми
Её икон святая благодать.
Как нежная и любящая мать,
Она целит и скорби, и болезни,
и страх перед войной времён последних.
Спешит Великая Паломница подать
отраду тем, чей дух утратил силу,
но чья любовь к возлюбленному Сыну
ещё жива, чтобы опять восстать.
…И солнцем над измученной Россией
уже встаёт невидимая рать.
24
Что я такое? – лишь пустой сосуд,
по счастью, не повёрнутый вверх днищем.
От самого рожденья духом нищей,
мне Ангелы сокровища несут.
Не двадцать щедрых дней, но шестьдесят
лились созвучья в преданную душу,
а слух мой только замирал и слушал,
как небеса с землёю говорят.
Я не избранник терпеливый тот,
которого «молчащим» называли.
Он, распахнув так долго ждущий рот,
озвучил принятое из поющей дали.
Пусть дом мой не прославленный Мюзот,
но и его те звуки обласкали.
25
Господь вселил тебя в края,
где дышат нежностью рассветы
и где вечерняя заря
пылает невечерним светом.
И от зари, и до зари
лучи желанной благодати
спешат к земле, чтобы воздать ей
сверх меры милостью. Замри
в благоговении восторга.
Твоё лицо, твои глаза
дай свету алому потрогать
и с трепетом тебя узнать.
Как может он ещё сказать,
что ты дитя родное Бога?