Полулунная поэма
посвящается Л.
ранняя весна 2012, Ульяновск, Северный Венец
==================================================
я еще помню чистоту чувств
я еще помню глубину глаз
и если в чем то и признаюсь,
так в том, что вас
еще можно держа в руке,
разминая как снежный ком
выдавать за луч в темноте
и раздвинув одним рывком
вашу нежную плоть стонать,
вышу нежную плоть любить,
забывать как скрипев кровать
выдавала в себе залив
разлиманенный той вдовой,
что плевав на мужнину честь
обливала порог водой
и орала о том, что есть
в этом пламени острова
по вине испанских корон,
что слетевшая голова
занимает изящный трон.
в этой сдержаной темноте
я ласкал ваших снов вуаль.
шита кровью на серебре
разыгравшися слов сталь.
а крик нем, да и я встал,
повыдернув из радуги гвоздь.
я бы снова хозяином стал,
и была б ты не мой гость,
и была б ты не мой венец,
подостывший от марта жар.
я бы в пении тех синиц
услыхал моего ножа,
что пугал тебя ночью, свист
и в бедро будто в ножны вдел.
у меня нет других лиц,
у меня нет других тел.
я б тебе не дарил ночь,
да и мало ее здесь.
словно месяцем в ступе толочь
разухабившуюся спесь.
где закрытые веки поют
о забытом и о былом.
где вода превращается в брют,
где прохожие моют вином
ножки девственниц яснокрылых,
в перекрестки упрятав степь.
ах, какие вы все таки мылые
ах, как хочется с вами петь!
я бы вырезал сотню смертных,
чтобы вымолить вашим грехам
пару чистых, слепых и верных,
вопиющих о том, что храм
нашей скорби залился ядом,
что молитвенник снова пуст,
что любовь засевает градом
пересыпанный солью спуск.
мне бы видеть озера Сибири,
мне бы в лоб целовать облака,
да вот только что мы пролили
вырывавший края стакан,
что наполнен наполовину,
но при этом все так же пуст.
краски выпали на картину
и раздался протяжный хруст.
из-под олова льда не видно,
из-под ступней не счесть следов.
как бы ни было то обидно -
я уже не причина снов
и бессонницы я не повод.
я - лакеем на похоронах
этих чувств был бы коронован.
я - укравший огонь в горах
с ржавой печенью был прикован
на смеянье притворных тел.
мои вороны безосновно
расклевали пшено проблем.
я теперь иду осторожный
и хромаю на правый бок.
разве может быть так положено,
чтобы бросил меня бог?
даже если в него не верить,
он смеется тебе назло.
у богов поганое племя,
им по совести не везло.
как тебя полусонную, юную
я склонял к перемене мест,
как о кожу твою полулунную
я слагал иудейский крест,
как шептал твоему подножию
о своем громадье зеркал,
как старался жить как положено
разлелеяв о свой оскал
этот мартовский бег с препятствием.
и теперь оно так болит,
словно жгут затнувший запястье
перевешивал злой гранит.
этим мартовским бегом по жилам
моя лимфа ударилась в спять,
когда ты подслащенная, милая
расстилала одна кровать,
по которой не стихнут полосы
от гостей, что раскинув тьму
с покрывалом сжимают волосы,
ну а ты в сигаретном дыму
поправляешь устало, дикая,
эти бедра, что знает ткань.
о, счастливая, бледноликая,
ты стыда своего вуаль
разопрятала по подушечкам,
позашила стеснения рот.
ах, милейшая, вот же душечка,
да тебя же любой возьмет.
предлагай, не стыдись. потарапливай
необъездившихся юнцов.
а мое одеяло в крапинку,
а моя постель без листов
расцветет, ах какая душечка.
ах, каких же ей стоит снов
эта реальность. была нарушена
расстановка ладей и слонов.
эти правила стоят действа,
в этих клетках самых основ
пали истины, пали движения,
мы пусты, мы ни строчки не есть.
улыбается отражение
в гардеробной. какая лесть
их приемы и ваши стрелки
под глазами - какая муть.
я бы выложил на салфетки
из термометра павшую ртуть
и кормил бы надменных детишек,
что кричат под моим окном.
без цветов, без конфет и без мишек.
обливая себя кипятком
мы под душем столи и пели
коммунальным прелестным дождем.
мы бездумно и глупо сгорели,
словно не было этих вдвоем.
словно с первого дня было поздно.
эти рельсы целуют закат,
а его багроватые звезды
образуют собой снегопад,
а сугробы не тают в июле.
мне так нравится этот июль,
где прохожие давятся ульем
о беспечное равенство пуль
и движений разборчивых глазу.
несъедобных на первый вкус,
но таких пикантных, что сразу
проглотил за один укус.
я еще вас люблю, непременно,
только эта задача ясна.
позабыв обо всех переменных
не сумели сложить два
и два. это так наивно
измерять все Декартом, к тому ж
в этом адовом гареве винном
не заметили как простужены,
как закашлялись, как забыли
простоту и невинность фраз,
как минуты меняли на мили,
как графит превращали в алмаз.
только взглядом, что помнит скамейка,
я б излазил ее до того,
что дыхание тополей бы
отдавало несвежим стогом
сена сладкого этих песен,
что звучали те полтора
года, и мир так пресен
стал, когда затянулись слова
о твоей тошноте и разлуке,
о моих двадцати двух.
как смешны оказались руки,
словно не было этих рук.
ты обман,ты - иллюзия полдня,
ты - уснувший в порту самолет.
ты встречала меня, помнишь?
ты встречала меня, черт,
или я это все придумал,
чтобы было о чем не спать.
я, казалось, недавно умер,
а потом собрался и встать
оказалось не так уж просто,
я наверное снова пьян
и от ран на руках короста,
на ладонях короста от ран.
ты - огромное жаркое море,
перерытое грядью чаек,
что взлетая вещали горе,
ну а ты почти что кончая,
говорила, как любишь это.
как тепло тебе в этих льнах,
как в глазах мелькает комета.
как конфета подсластит страх.
в шоколаде твоими губами
очутиться б, глотая цвет.
ты - волна в появлении цунами.
ты - свобода, которой нет.
ты - отмена любого права,
ты - мой лак, ты мой вкус песка
на зубах силикаты, браво,
ты вконец меня упасла
и от счастья, ровно от грусти.
я бы мог расти до небес,
но тебе б распустить груди
и ползти в этот сказочный лес,
что в убранстве черемухи видит
только тени грядущих эпох,
что как тонкие зримые нити
режут с запада на восток
корку черствой червивой планеты,
на которой сидит уголек
потрявший свою сигарету.
я присяду к нему. одинок
ли я, спросит устало
и потухнет, оставив золу.
тела дымного кажется мало,
я тону, безнадежно тону
в четвергах. поездах и субботах,
где с разбегу болит голова,
где неясное видится что-то,
где лежат алкоголь и трава.
мы любили украдкой тетради,
но читая их в полубреду
мы в них только что если нагадили,
ну а я без тебя не могу.
мне не слышится в ворохе листьев
разряженное эхо басов.
я болел и тошнило так искренне,
что горящее колесо
раздавало прохожим империи,
королевства, владения, мечты,
рисовало ножом на поленьях
и затягивало костры,
чтоб потуже, чтоб в мареве душном
целовалось вдвойне веселей.
ну а мы стояли под душем,
мы - потомки этрусских царей,
мы - божественно были красивы
в этой пляске горячей воды,
нас сажали с тобой на вилы,
ну а мы, ну а что значит мы?
фотографии мельком смотрели,
услаждали с чужого лица
наше высшее я, а недели
прямиком становились в года.
мы погибли при взятии Нарвы,
мы ломались у шведов в плену,
мы с тобой получали награды
и проигрывали войну.
триумвиры, въезжая в ворота
колесницы блестели огнем,
но тебе все казалось что кто-то
применил запрещенный прием.
заблокнотила страхи, залила
всем чернильным, что в доме нашла
две Помпеи и несколько Римов
и меня понемногу ушла.
разливай тоску в подстаканники,
доставай из серванта сервиз,
угощай меня, милая, пряником,
это будто бы мой каприз.
рыжеватая, с красною метиной
ты разрезала ленту уже,
ты оставила место в карете бы,
но гнедые неслись в кураже.
я к саням, я бы волоком, полозом,
я б зубами о скалы и вверх,
я бы воздухом, выстрелом, голосом,
мне б без этих бумажных помех.
мне и зимы подскажут дороженьку,
мне и поле расстелет скатерочку,
только в рученьки взять эти вожжики,
да нестись бы с тобой под горочку,
заливаться смехом неистовым,
видеть слезы на веках застывшие.
я бы воздухом. голосом, выстрелом,
только мы теперь уже бывшие.
мне не к складу, не к ладу ворочаться
эти ночи ведь всех мудреней,
да и ломка, наверное, кончится,
будет что-нибудь поновей,
будут с косами, будут с грудями,
будут тонкие, сладкокожие,
подносящие мне на блюде
то ли явства, а то ли ложью
будут потчевать припевая,
сколько снега в зиму падет,
будет каждая нежная, алая,
будут те, что из тех широт,
где нога человека в новинку бы,
где песцы стерегут свой мех,
там олени доятся в крынку.
это ведь бесспорный успех.
больше не увидеть рассветов,
что шуршали бы за стеной.
революцией этого лета,
революцией нас с тобой.
в нашем доме не плавились свечи.
свечи плакали нами навзрыд.
этот день. этот век. этот вечер
позабыт, позабыт, позабыт.