Глиняные свистули сорок в березняке. Чистятся. Смешно забираются «под мышки», в ту же сторону оттопыривается пучок хвоста. Влево-вправо, влево-вправо – готовятся к сорочьим олимпийским играм…
Потом дружно начинают терзать ветки клювами, сеют сухой утрешний снежок. Потом начинают кашлять простуженными собаками, шкворчать салом на сковородке, цокать по-беличьи.
Перелетают с березы на березу молча. Тянут за хвостом веретено снежинок, разрывают пуповину с насиженной веткой, – искрящаяся ниточка скользит по лаковым стволам.
И вновь застывают на вершинках берез и елей глиняными подкрашенными свистульками.
Серовато-желтыми ватками с юга плывут и плывут облачка. Нет в них еще пронзительной летней белизны, но и эти – легкие, уютные – как боженька в лапоточках по сердцу. И топор замирает в руке, и насмотреться не можешь.
Переменчив денек в конце февраля. Желтые ватные шарики облаков селятся на заднике березовой сцены, крупными горошинами украшают лазурное небо. А на юге (не успел и отвернуться) уже прозрачные пелены. Солнце устраивается в них на медовом конусе, а через несколько минут его горящий циферблат выбрасывает и вторую часть браслета. И над рекой у тихой церкви начинает блестеть снегом воздух. Снега и не видно – само речное пространство искрится, живет, пыхает, ласково и неустанно подмигивает тебе снежной крошкой.