В лазури утренней заиндевели крыши,
Качает улочку черёмуховый дым...
Ржанухой* чёрствой дед, к колодцу вышел,
Стряхая бисер* с оловянной бороды.
Весна уже намаялась над миром,
Уже по-летнему заквакал тёмный брод,
А дед, погостом застолбил себе могилу
И сам себе рубанком сделал гроб.
Он стал плохой по памяти на лица,
В глазах дурашливых весёлая печаль,
И от него несёт мочёю и кислицей,
Махрой и стойким духом первача.
Уже кнута, как впредь, не слушаются руки,
Лишь вяжут веники из солнечных стропил,
И поминальные по умершей старухе
Он, как положено по чину, все отпил.
Склоняются закаты над водою,
Рассветы с води разгибают стать.
Лежит одна, старуха, под звездою.
Прожив свой век не ведая креста.
Какой там крест?... Тогда был серп и молот...
И дремлет дед, под стрёкот белых коз,
И дремлется ему, как был он молод
И вместе с суженой сосватался в колхоз.
Тады* претили с грустью жить, с печалью,
Тады не бог,- парторг всему завет,
И в та поры* не в церковке венчали,
А под кумач, гармонь и сельсовет.
Пыхтя, под вечер, на завалке самокрутку,
Бревну нагретому подтуливает бок.
Лишь на ненастье ноги гнёт и крутит,
Но, с одиночеством сравнить - пустая боль.
Сидит он затемь, что ему та хата?...
Пойдёт, бурча на боль из под колен.
То, был хоть пёс - затейливый, кудлатый,
Но к февралю с морозов околел.
Нальёт граняч, зажирится бульон-шурп...
Во славу был недельный кислый щец.
А по утру дежурит почтальоншу,
Чтоб с пенсии кутнуть, да под борщец.
На сюртуке тускнели две медали:
За доблестный и ветеранский труд.
Сидел однажды он, на них гадая,
И - отцепивши, выбросил их в пруд.
Они по сей, ночьми, из чёрной тины
Блестят на нехороший свет луны,
А с сюртука свисает паутина-
Серебряные сопли-галуны.
Уже холонью тянет от болотца,
Качает улочку тумана гулкий дым...
Ржаной сухарь-старик идёт к колодцу,
Стряхая бисер с оловянной бороды.
Ну вот и осень разлихачилась по миру,
Уж по-осеннему закрякал уткой брод,
А дед, погостом застолбил себе могилу
И сам себе рубанком сделал гроб.
7506-е лето