Барахтаюсь в горе барахла, очевидно пришла зима. Обволакивает. Залезает под одежду.
Минус двадцать два.
Между прочим, месяцами прочими между, февраль — холоду голова (застрял в горле комом, как последняя вовсе не сорная глава Овода).
Холода.
А ещё холодает. Не надоедает ртути в градуснике ползти вниз. В декабре казалось, тёплая одежда — атавизм; а нет, потеплее бы.
Потеплело бы.
Полетело бы тело без ватника, лето ведь.
Влажность.
Жажда.
Чёрт с ними, заждались.
Мы.
Ждали, ждали и заждались (выдохлись ждать).
Вы-дох-лись.
Так, что сдохнуть хочется. Слава Богу не в одиночестве, будет кому написать на гранитной плите отчество.
Нет — имя, фамилию, отчество.
Нет — фамилию, имя, отчество.
Чествовать не надо, просто написать; хоть маркером,
перманентным, чтобы не стёрся от первого пыльного ветра.
Похороните меня в шляпе фетровой, никогда не носил, а так спущусь, посмотрю. Ну или поднимусь, попялюсь. Если отпустят.
А не отпустят — сами посмотрите, как она мне идёт. Тем более мало ли сжалятся — дадут посмотреть всё-таки.
Тик.
Так.
Тик.
Неровный нервный тик,
тишина,
криз.
Время живое, даже когда часы мертвы, даже когда зима пургой завывая сковывает жизнь на планете Земля.
Гора никогда не идёт к Магомету, тоже самое с летом, лето должно быть внутри.
Себя для.
(16.02.12)