Литературное объединение «Ключ» уже давно мечтало о встрече с вдовой и дочерью поэта Дмитрия Кедрина. Наконец 26 июня 1985 года такая встреча состоялась в поселке Черкизово, расположенном рядом с платформой Тарасовской Ярославского направления, в доме, где Дмитрий Борисович жил с семьей в предвоенные годы.
К сожалению, мы не застали Людмилы Ивановны, вдовы поэта – она накануне легла в больницу.
Я пишу эти строки по свежим следам под впечатлением от этой встречи и с тем, чтобы сохранить эти интересные и искрение воспоминания дочери поэта, которыми Светлана Дмитриевна поделилась с нами.
День выдался добрый, солнечный, да и вечер был неплохим, хотя солнышко, предвещая ухудшение погоды, перед закатом спряталось в серую мглу, и дул слабенький северный ветерок.
Мы сравнительно легко нашли дом Кедриных, хотя, где находится улица Кедрина, нам никто не мог сказать даже в 30 метрах от нее.
В самом начале улицы стоит дом поселковой библиотеки, на котором висит мемориальная доска.
«На этой улице с 1930 по 1945 год жил русский советский поэт – Дмитрий Борисович Кедрин, « – гласит надпись на мемориальной доске.
Будем надеяться, что вскоре имя Кедрина появится и в названии самой библиотеки, хотя принятие этого решения что-то затянулось.
Вот и табличка «дом N5» над калиткой, внизу таблички надпись карандашом: «Кедрины – следующая калитка». Входим через следующую калитку во двор, узкая тропинка, вдоль которой посажены цветы, ведет к дому. Нас встречает Светлана Дмитриевна и звонкий лай собачки, помесь пуделя и болонки.
Светлана Дмитриевна приглашает нас на небольшую террасочку, где расположен «домашний музей». Кроме террасы есть еще комната в 8 м2 и небольшой сарайчик, где из-за нашего вторжения играла внучка поэта Наташа.
Почти половину террасы занимает круглый стол, рядом с проходом в комнату – диван, в левом дальнем углу – книжный шкаф с изданиями книг поэта, почти все они изданы после его смерти. Рядом со шкафом по стене до двери в комнату развешаны семейные фотографии и два карандашных портрета поэта с фотографии, которую обычно помещают в начале томиков его стихотворений. Над диваном яркая афиша литературного концерта по произведениям Дмитрия Борисовича.
Расселись вокруг стола и на диване, уняли неистового пуделя. Сразу же установилась удивительная обстановка, никакой натянутости, как будто мы все давным-давно знакомы и зашли на часок поболтать. Договорились, что Светлана Дмитриевна расскажет об отце, а мы по ходу дела будем задавать вопросы.
Мне очень жаль, что я не захватил с собой магнитофон и не обучен стенографии, но беседа как бы записалась в моей памяти, и я постараюсь ее воспроизвести в виде диалога.
Светлана Дмитриевна:
Отец родился в 1907 году. Дед его по матери – польский магнат со странной фамилией Руть-Рутько-Рутковский. Старшая дочь его Людмила, внешне некрасивая была замужем за Борисом Кедриным, который частенько засматривался на младшую сестру жены Ольгу. От старика Рутковского удалось скрыть беременность младшей дочери, ее отослали в Балту, где и родился будущий поэт. Раннее детство он провел в крестьянской семье в Балте. После того, как Борис Кедрин усыновил его, Дмитрий переехал к отцу в Екатеринослав (теперешний Днепропетровск), где и продолжал жить после смерти матери и приемного отца (не исключено, что Борис Кедрин, давший отцу фамилию, был его настоящим отцом) с бабушкой и тетей, которую называл «мамой».
На фотографиях вы можете увидеть отца с тетей и бабушкой и мою бабушку (мамину маму), тоже Людмилу Ивановну. Отец и мама познакомились в 1926 году; кто-то направил маму к отцу на предмет трудоустройства, она была неграмотна, религиозна (из секты молокан), но чем-то произвела впечатление на отца. В 1930 году они поженились. К этому времени отец перебрался в Москву.
Сначала жил в чулане у тети (еще одна сестра его матери) в доме на Таганской площади (дом не сохранился), а затем, получив работу в многотиражке Мытищинского машиностроительного завода, получил комнату в особняке на берегу Клязьмы в поселке Черкизово (бывшая дача Троцкого), куда затем переехала и его жена.
Положение незаконнорожденного, вероятно, оставило у отца определенный комплекс, он всегда мечтал о большой семье, многочисленных детях. Отец был заботливым отцом, я в своем детстве почти не помню маму: если я заболевала, отец носил меня на руках, укладывал спать, рассказывал сказки, гулял со мной.
Сейчас я нередко думаю о том, что я косвенно отнимала у отца время, которое он мог использовать для творчества.
Николай Георгиевич*:
Я думаю, что наоборот вы ему много давали для его творчества.
Светлана Дмитриевна:
После того как отец ушел с завода в издательство «Молодая гвардия», нас попросили с квартиры и мы обосновались в комнате в 12м2 в этом доме. Но, наверное, это случилось не сразу, так как буквально на днях мне встретилась одна хорошая знакомая и спрашивает: «Светланочка, а ты помнишь, как вы жили у нас в конюшне?» Где только не пришлось жить Кедрину, даже в конюшне.
В этом доме написано почти все, что входит в стихотворные сборники отца: и «Зодчие», и «Конь», и «Рембрандт», почти все стихотворения за исключением «Куклы», «Поединка», «Пластинки», «Глухаря», написанные ранее переезда в этот дом, переводы стихотворений поэтов-антифашистов. «Рембрандт», скорее всего, написан на этой террасе.
Я:
Переводы Дмитрия Борисовича выходили отдельной книгой в серии «Мастера стихотворного перевода»?
Светлана Дмитриевна:
Нет, пока не выходили, но большинство переводов отца помещено во 2-ом томе двухтомника «Большой серии поэта». Отца в шутку называли «королем перевода», а Кайсын Кулиев считал лучшими переводами своих стихотворений, переводы выполненные отцом.
Николай Георгиевич:
Дмитрий Борисович много переводил Кайсына Кулиева?
Светлана Дмитриевна:
Нет, всего 3 или 4 стихотворения. Отец в основном переводил поэтов-антифашистов.
Ира Моторина:
Как Дмитрий Борисович писал свои стихотворения и поэмы?
Светлана Дмитриевна:
Отец в основном работал по утрам на террасе, там у него был небольшой столик. Он не любил, чтобы на нем лежало что-нибудь лишнее. Я знала, что подходить и что-либо трогать на папином столике нельзя.
Он любил писать на пергаментной бумаге тушью. Печатной машинки не было. У папы было три мечты о приобретениях: часы, велосипед и печатная машинка – все три так и остались мечтами.
Вероятно, отец сочинял и во время прогулок, а уже потом записывал набело, у отца почти не было черновиков.
Это же подтверждает случай, который рассказывает мама. Отец как-то гулял со мной, укутанной и сидящей на саночках, и не заметил, как санки перевернулись, и я укатилась в кювет, он вернулся домой с пустыми санками. Из раздумий его вывело только мамино недоумение: «Где же Светочка», после чего я была найдена в кювете спящей.
Отец был человек тихий и скромный, но одновременно вспыльчивый и принципиальный. Главой семьи была мама, и в ней папа нашел надежную опору, друга и помощника. Вот несколько фактов, рисующих облик отца. С темой стихотворения «Поединок», например, перекликается такой случай, о котором совсем недавно рассказала маме давнишняя знакомая. Последняя в давние годы призналась Дмитрию Борисовичу в любви, он опешил и не нашел ничего лучшего, как сказать: «Мария Ивановна, я вас очень уважаю, но, а как же Милочка?» В этом весь Кедрин. Мама иногда предлагала ему, чтобы он развеялся, сходить без нее в кино или на танцы, поухаживать за женщинами, но отец даже не мог представить себе такое.
В 1944 году Кайсын Кулиев приехал с фронта в Москву, вся грудь в орденах, молодой, красивый; но положение его было щекотливое, будучи балкарцем по национальности, он должен был публично отречься от своего народа (народа-изменника по тогдашней официальной идеологии). Большинство писателей отвернулось от него. Не стоит их в этом обвинять, – такое было время. Кто-то посоветовал ему обратиться к отцу, и он приехал к нам в Черкизово, где познакомился с отцом. Общность взглядов сблизила их. Кайсын готов был остаться в Подмосковье, но отец настоятельно внушал ему, что он должен быть со своим народом, все репрессии временны, а отрываться от своего народа нельзя. Так Кайсын и поступил и неоднократно повторял, что благодарен за это отцу.
16 октября 1941 года наша семья сделала попытку эвакуироваться в Ташкент, более суток мы просидели на Казанском вокзале, но уехать нам так и не удалось. Наконец подали состав, отец даже успел занести чемодан с рукописями в тамбур и вышел за нами и другими вещами, но тут поезд оцепила милиция, и началась погрузка семей главкомовских работников: шли дамы с догами, несли инкрустированные столики, хрусталь и пр.
Напрасно мама кричала: «…там чемодан со стихами моего мужа», никто не хотел ее слушать. Пропали рукописи неопубликованных произведений, в том числе, результат десятилетнего труда, почти оконченная драма в стихах «Параша Жемчугова».
Я:
А Дмитрий Борисович не пытался восстановить по памяти утраченные рукописи?
Светлана Дмитриевна:
Нет, было не до этого. Шла война, с каждым днем она приближалась к Черкизову. Отец писал новые стихотворения, что должны были составить книгу «День гнева». За домом было бомбоубежище. Когда сирена возвещала налет, отец с матерью брали годовалого Олега в корыто и несли его в бомбоубежище. Мы сидели в убежище, а отец у входа наблюдал за воздушным боем. Если подбивали немецкий самолет, отец врывался в убежище и чуть ли не хлопал в ладоши от радости.
В ноябре 1941 года фронт подошел к Черкизову почти вплотную, ни на минуту не смолкал гул канонады, в поселок приходили одна за другой похоронки. Именно тогда отец написал стихотворение «Война бетховенским пером…»
Сразу же по возвращению из эвакуации было написано стихотворение о родном доме, который, только потеряв, понимаешь как он дорог. Я, как сейчас, помню наше возвращение на эту террасу. Воспользовавшись нашим отъездом, соседи заняли нашу комнату. Терраса была перегорожена, и там, где сейчас расположен стол, за загородкой хрюкал огромный хряк. Мама сказала мне, чтобы я держалась от него подальше. Терраса не была застеклена, и крупные снежинки падали прямо на пол. Папа сидел, опустив голову и закрыв лицо руками. Положение было плачевное. В этот же вечер пришел сосед из дома напротив и предложил перебраться в их двухкомнатную квартиру. Они собирались в эвакуацию, но, в отличие от нас, успели все продумать, в том числе не бросать квартиру на произвол судьбы, а, зная моих родителей, были уверены, что по возвращению получат квартиру в целости и сохранности.
Мама согласилась, а папа ни за что не хотел соглашаться, он как бы чувствовал, что это его последняя квартира.
Как-то, сравнительно недавно, с одной хорошей знакомой мы обсуждали все, что известно о гибели отца и о предшествующему этому. Мы просидели целую ночь, и, сопоставляя факты, пришли к выводу, что произошедшее не было случайностью, что тут были замешаны знавшие отца люди. За неделю до его исчезновения была попытка столкнуть отца с электрички по подъезду ее к Тарасовской (электрички тогда не были оборудованы дверьми, открывающимися автоматически), его тогда спас Новиков-Прибой, также живший в Черкизове (они даже не были знакомы между собой).
Через неделю отец исчез, и только через пять дней мама опознала труп неизвестного, который был подобран в Вешняках. Документы отца были подброшены нам, бандиты не позарились на полученный отцом гонорар.
У отца не было личных врагов. Кому же нужна была его смерть?
Доказательств нет, но можно предполагать. Осенью 1945 года отец должен был получить комнату в двухкомнатной квартире в Переделкине (причем, несмотря на то, что нас было четверо, отец соглашался на меньшую). В результате всю квартиру получил один писатель (не буду называть его имени).
Чтобы поверить в реальность этого предположения, надо вспомнить то время, когда «квартирный вопрос» был вопросом жизни и смерти.
Так и существуют две загадки в жизни Дмитрия Кедрина, загадки его рождения и смерти.
Ира Моторина:
А можно посмотреть комнату, где жил Дмитрий Борисович?
Светлана Дмитриевна:
К сожалению, соседи так и не вернули эту комнату. Сами они в ней не живут, но сдают ее студентам по 60руб с каждого в месяц. Продать ее нам они не соглашаются ни на каких условиях.
Николай Георгиевич:
А вы не пробовали вернуть себе комнату через поссовет?
Светлана Дмитриевна:
Поссовет бессилен что-либо сделать, так сразу после войны соседи купили эту часть дома, так же как мы эту восьмиметровку с террасой. Частная собственность, ее можно только купить.
июнь 1985 года
* - Николай Георгиевич Новиков, советский поэт, заведущий отдела поэзии
журнала "Юность", бессменный руководитель ЛИТО "Ключ".