Х-к, мой финский коллега и друг. Надеюсь, что друг… Добродушный, неторопливый, спокойный. Отчего-то сильно напоминающий мне отчима, хотя они и не похожи совсем, да и возраст разный.
- Отчего ты не переедешь в Финляндию? – спрашивает он меня. Я пытаюсь объяснить, что это невозможно, но на все мои аргументы у него имеются контр-доводы. Он говорит, что работой я обеспечена, жилье снимается без проблем, а девочки будут учиться в русской школе. Он не понимает, как можно жить в России девяностых. Я сама этого не понимаю. Но что могу ему ответить? Сослаться на ерофеевскую «Энциклопедию русской души»? Х-к не читает по-русски…
- Но, Х-к, понимаешь, девочки занимаются балетом и музыкой в школе искусств. В Финляндии это очень дорого. А я не могу лишить их такого шанса, - я уже не знаю, что придумать, и неожиданно попадаю в точку. – Вдруг они окажутся очень-очень талантливыми и будут танцевать в Большом театре?
- Да-а, ты права. В Финляндии негде учиться балету, - разочарованно кивает Х-к.
После этого несколько лет он интересовался, не взяли ли еще моих дочек в труппу Большого. Наивный финский вьюноша…
Все знают, что Х-к влюбился в меня и готов на небольшие сумасбродства. Ну, может, не влюбился, а просто. Все чинно-благородно, мы же воспитанные люди, европейцы, елки-палки. Но глаза-то, как говаривала моя бабушка, не замажешь. Он так смотрит… Я пытаюсь перевести отношения в другую, более безопасную плоскость.
Намечается командировка в Питер. Туда же приедут Х-к и еще один парень из Хельсинки. Питерским отделом руководит, скажем, Ричард (имя меняю). Он – бербер, родом из Алжира, но считает себя французом. Ричард очень импозантен, гордится своим серебристым Мерседесом, говорлив, смешлив. Благодаря ему я выучиваю с десяток французских фраз, ему сердце греет, когда я начинаю письмо с бонжуров, или отвечаю на его вопрос:
- Сава па, мерси.
Он тоскует по Парижу, по французскому языку. При том Ричард владеет русским как родным. В Питере он учился, там же и женился. Анита – жена – увезла его в Финляндию… Он рассказывает: единственное, что его связывает с милой Францией – французский паспорт, который он все не хочет менять на финский.
По приезду в питерский офис соображаю, что командировка эта ни черта не нужна, и Х-к с Ричардом выдумали ее, чтобы выманить меня из Москвы. Проведя день в офисе и прообсуждав какие-то вопросы, вечером решаем поужинать во французском ресторане. Вернее, это Ричард расхваливает нам луковый суп и прочие популярности французской кулинарии. Официант спрашивает, что я буду пить на аперитив. Прошу «Кровавую Мери». Финны из солидарности заказывают то же.
Едим. Суп – ничего особенного, много лука и мучнистый соус. Ричард недоволен яблочным пирогом, утверждает, что он вчерашний. Официант обещает не включать его в счет. Вообще, с Ричардом тут носятся – постоянный клиент.
Х-к заказывает уже третью «Мери». Я напрягаюсь – когда он напивается, становится просто неупрявляемым. Помню, как заталкивала его в машину в Москве, после хороших посиделок в ресторане на Разгуляе. Я его в одну дверь, пока прощаюсь с остальными, он уже снова на улице. Я опять усаживаю его в машину и стою рядом с дверцей, а он, перебравшись по заднему сидению, вылезает из другой и вновь оказывается на улице, пожимает всем руки, спотыкается, роняет шапку, несет ахинею, падает на грязный снег... Так продолжалось, пока я не рявкнула по-русски без всяких политесов:
- Сиди здесь!
Х-к притих и только пожаловался водителю:
- Инна ругается…
Вот и сейчас – ему уже хватит, кажется. Х-к вытягивает с чмоканием остатки третьего коктейля через соломинку, и вдруг находит на дне стакана лимон. Вообще, есть такой редкий рецепт – кроме томатного сока, водки и тобаско, в этот коктейль добавляют иногда лимон. Или (скорее) элементарно просто: стакан не вымыт после предыдущего коктейля, какой-нибудь «Маргариты»…
Х-к вопрошает удивленно, вытаращившись на лимонную дольку:
- Что это? Что это такое?
Я слегка разъярена (он что, не видит, что это лимон?!) и строго отвечаю:
- Not what, but who! Не что, а кто! Это Мери. Ее кровь ты только что выпил.
Про себя думаю – как и мою. Хенрик переводит на меня изумленные глаза, а Ричард чуть не валится со стула от смеха.
Этот эпизод как-то разряжает обстановку. Я успокаиваюсь, соображая: даже если финские гости и напьются, Ричард-то – трезвый, пусть он за них и отвечает.
На следующий день финны уезжают. Моя «Стрела» – поздно вечером, и мы допоздна засиживаемся в офисе, потом долго ужинаем. Ричард любит роскошь и ведет меня в сверкающий и помпезный ресторан «Невского Паласа». Я рассказываю ему: когда я уезжала из Москвы, тоже ночным поездом, мой провожающий, войдя в купе, зыркнул нахмуренным глазом на моего попутчика. Дал понять: шутки плохи. Попутчик и молчал всю дорогу, только утром в Питере съязвил в ответ на мое «до свидания»:
- И Вам всего хорошего. Было приятно познакомиться.
Мы с Ричардом посмеялись, но, внося мою дорожную сумку в купе, он притворно-сурово хмурит брови и недовольно косится на второго пассажира (мне опять «везет», попутчик – мужчина). Для полноты картины хотелось бы соврать, что тот же самый, с которым ехали и туда, но – нет, кругленького сюжетца из женского романчика в мягкой обложке не получится…
Командировки и разъезды – часть работы. Я положила за правило всегда встречать и провожать наших "фиников". Один раз я отвожу Ричарда и Х-ка на вокзал. Мы – в цейтноте после долгих и сложных переговоров, все устали, темновато и холодно, побаливает голова - метель разыгралась, давление скачет. Мои финские коллеги пошучивают, предвкушая, как оттянутся сейчас в уютном купе экспресса «Лев Толстой» Москва-Хельсинки.
Но на Садовом нашу машину тормозят. Черт его знает, кто такие: в военных куртках, с оружием. Испуганный водитель выходит, потом зовет и меня:
- Вот переводчица.
И я не понимаю, как это так быстро происходит, что мои «финики» оказываются на улице у открытого багажника и показывают содержимое своих сумок, достают из нагрудных карманов паспорта, а эти страшные мужики с оружием суетятся вокруг, матерясь и покрикивая. Лихорадочно соображаю: я даже не спросила у них удостоверения. Поди спроси у людей с оружием… Форма-то, кажется, серая, милицейская… Я лопочу, что везу финских коллег на вокзал…
Маленький - видно, старший - сквозь мат спрашивает про Ричарда:
- И это – финн?
- Да, финн.
- Ты посмотри на него, какой он финн?!
- Ну да, финн…
- А почему паспорт французский?!
- Ну, он жил во Франции, а теперь живет в Финляндии…
И у Х-ка находят какую-то помарку в визе, какое-то исправление.
- Так, красавица, забираем мы твоих непонятных финнов на сутки, до выяснения…
- Как забираем? Зачем забираем? – внешне я странно-спокойна, но в голове лихорадятся мысли: что предпринять?! куда и кому позвонить?! Хотя, кажется, эти непонятные менты ждут моего испуга, моих нервных звонков…
И тут меня озаряет – деньги! Шепотом спрашиваю у водителя:
- Саш, у тебя доллары есть?
- Не-е...
- Я сейчас им предложу двести баков, у меня есть с собой, ты потом в офисе подтверди, что я отдавала, - шепчу я и начинаю юлить вокруг маленького старшего:
- Ребята, они же просто менеджеры, зачем они вам? Какие ошибки в документах? Вы же, ребята, не специалисты, не таможенники… Ведь они сюда, в Россию, въехали с этими документами, их на границе из Финляндии выпустили и в Россию запустили. Нет никаких ошибок в документах, нормальные документы… А вот лучше, ребята, давайте как-то договариваться…
Я канючу и канючу, взываю к их разуму – разуму людей, находящихся в центре города с оружием в руках. Я разговариваю с ними, как с нормальными, краем глаза отмечая испуг моего водителя, бледность Ричарда и недоумение ничего не понимающего Х-ка. Я тяну про поезд, про наш транспортный клятый бизнес, про доставших меня иностранцев, и в лицах вооруженных людей появляется что-то человеческое. И старший неожиданно решает, игнорируя мои намеки на взятку:
- Ладно, проваливай со своими финнами.
Они кидаются останавливать какую-то другую машину, но мы уже этого не видим - летим по Садовому, дальше и дальше от этого страшного места рядом с Курской… Саша нервно курит, Х-к все время спрашивает, что это было, и Ричард неожиданно грубо обрывает его:
- Shut up, stop this bullshit!
И Х-к замолкает и прекращает «это дерьмо».
Мы с Сашей сажаем их на поезд, дожидаемся, пока вагон трогается, машем и через силу улыбаемся. Потом я – буквально – крещусь, и Саша отвозит меня домой, прямо до подъезда, хотя обычно я добираюсь с Ленинградского вокзала сама – мне тут недалеко…
Ричард звонит мне с дороги и говорит:
- Я только что объяснил Х-ку, что ты спасла нас от тюрьмы.
- И что он?
- Держится за сердце…
Иногда мне кажется, что этот эпизод мне приснился…
Вот после этого случая Х-к настойчиво звал меня переехать в Финляндию.
Ричард среди зимы выбрался в Москву. Переговоры, то - се. Выходим вместе из офиса, он – в легкой курточке на рыбьем меху, дрожит, щелкает зубами… Переговоры не были особенно конструктивными, и я ехидно прохаживаюсь насчет русских морозов и провала наполеоновских планов под Москвой. Ричард огрызается:
- Я приехал из Хельсинки. Я думал, что я еду на юг.
Действительно, опять эти русские парадоксы. Москва южнее Хельсинки, ну и что?
У Х-ка – двое взрослых сыновей. Они живут отдельно от родителей, оба – с девушками-«герлфрендихами». Х-к не очень доволен. Оба сына завели собак – играют в семью.
- И что ты думаешь? Они поехали отдыхать вчетвером.
- Ну, молодцы. Дружные. Так и должно быть у братьев.
- Это да. Но как ты думаешь, с кем они оставили собак?!
Ротвейлер, ретривер и еще собственная маленькая собачонка – многовато для бедного Х-ка… Он жалуется, что их жилище превратилось в форменный сумасшедший дом, в псарню, собаки грызутся, спят на его кровати, валяются по диванам…
Я смеялась тогда. Да и в телефонном голосе Х-ка не слышалось настоящей злости. Но теперь, когда и мои дочки выросли и обзавелись мужьями, детьми и отдельным жильем, я его понимаю. Мне было совсем не до смеха, когда старшая дочка, отправившись в отпуск, оставила нам кошечку на пару недель. Кошка спала вместе с нами, между подушками. Перед тем, как заснуть, она долго и громко тарахтела - урчала, как это делают довольные и сытые «тигрообразные». Прямо не кошка, а маленький пушистый трактор. Утром я удивлялась, где же помещалась всю ночь моя голова – Евка раскладывала лапы и хвост на моей подушке, оставляя мне минимум места… Чихая от мелкой кошачей шерсти и вытирая слезящиеся глаза, я невольно вспоминала Х-ка с его вопросом:
- And what do you think, with whom did they left their pets?
Несколько лет Х-к прожил в Таллинне. Вспоминал он эти времена с теплом, хотя много недоумевал по поводу летних отключений горячей воды. Он говорил, что это – самая неприятная в России вещь, нельзя помыться, постирать, толком вымыть посуду.
- Когда в Таллинн приезжал кто-нибудь из знакомых, мы сразу бежали к ним в гостиницу – помыться. В гостинице горячая вода была всегда почему-то.
Он немного рассказывал про свою юность. «Все в Финляндии тогда жили бедно и плохо». Но, наверное, их «бедно и плохо» нельзя было бы даже сравнить с нашей нищей обыденностью, бытовой отсталостью, всем памятными парадоксами – пустыми магазинами и полными холодильниками…
Х-к полюбил эстонское ругательство – «курат», т.е. «черт» по-эстонски. Вставлял его к месту и не к месту:
- Ой, кур-р-рат…
Вообще, он много попутешествовал по миру, еще с юности, со службы во флоте.
- Ой, курат, Иннуш, я только начал службу, и мы тут же пошли в Южную Америку… Я был такой молодой, еще ничего не знал и не умел, а тут – Атлантика, несколько недель автономного плавания… Это было так трудно и интересно… Курат, у меня тогда еще были волосы на голове… - и Х-к смущенно поглаживал свой лысоватый череп.
В душе Х-к считал себя старым морским волком, знатоком северных морей и чуть ли не викингом… Особенно его воодушевляло то, что я – северянка. Так и говорил:
- Ой, курат, Иннуш, ты – наша…
Несколько лет я варилась в этой финской каше. В.Х., наш президент – мудрый человек – считал главным двигателем бизнеса людей, сотрудников. Он учил меня: иногда личными отношениями добьешься больше, чем официальными письмами или переговорами. Наставлял: общайся с людьми, говори с ними, интересуйся их делами. Прямо Карнеги какой-то. Но он был тысячу раз прав. Удавалось решать разные рабочие вопросы или получать нужную информацию, сделав несколько звонков. Апофеозом стала телефонная дружба с таможенным инспектором в Выборге, на погранпереходе…
- Виктор, а это опять я… Подскажите, что там с нашей машинкой не в порядке – вопросы к документам, к грузу? Ага, спасибо, буду звонить грузополучателю…
Один раз этот парень взмолился:
- Слушай, «Транс-Бизнес», давай поговорим о чем-нибудь – не могу больше, достало: водилы, сэмээрки, вэтэтэшки – тьфу! Да хрен с ней, с твоей машиной, ну, не поставлю я ее в конвой – поговори со мной о чем-нибудь человеческом! Ну, хоть о погоде…
И мы минут сорок трепались. Я дергалась – межгород не дешев, но не дороже ведь «роскоши человеческого общения». А этот парень все душу отводил: маленький город, работы нет, живем «от транзита», погода депрессивная, все зае.., блин, надоело. И в таможне тоже люди работают, и не все решается одним баблом…
А если вопрос все же не желал улаживаться, В.Х. тут же «слал гонца». И мы мотались в Хамину или Котку, разбирали проблему по косточкам вместе с финскими коллегами, и дело шло дальше без ненужного скрипа и заминок.
Но В.Х. оттеснили, выдавили из бизнеса, и этот самый бизнес начал потихоньку умирать. Новый наш босс людей не любил, люди для него были – мусор, пришли – ушли, что с ними носиться… Девяносто восьмой долбанул, и потом – кризис за кризисом. Финны отвалились от нас, но по старой памяти все еще оказывали нам экспедиторские услуги. А потом отвалились и другие филиалы, и все тихо потекло меж пальцев. Страшно это – видеть, как выпестованное летит коту под хвост…
С Ричардом и Х-ком мы общались все меньше, а виделись вообще раз в год – на выставке «Транс-Россия». Да и при встрече говорить было особо не о чем, много скопилось взаимных претензий и обид между нашими руководствами, и невозможно было оставаться в стороне от конфликта. Но по-прежнему мы поздравляли друг друга с праздниками и даже передавали через водителей небольшие подарки, переписывались по электронной почте – все реже и реже.
Ричарда я последний раз видела несколько лет назад. Он приехал в Москву на очередную «Транс-Россию», вызвонил меня. Вечером, после выставки, мы сидим в дорогой пиццерии. Нас весьма раздражает навязчивая молоденькая официантка. Она совершенно игнорирует меня и все время падает на Ричарда бюстом. Приваливается боком к его стулу, низко наклоняется к меню, буквально укладывая Ричарду на плечо свой третий размер. Ричард ужасно смущен и стесняется лишний раз попросить воды или заказать еще кофе. В общем, не очень удачный вечер.
Я уже знаю, что Ричард расстался со своей финской женой. У них много лет не было детей. Видно, его восточный темперамент не снес бездетности. Сейчас он рассказывает, что после развода остался в Финляндии, а его мама – как предсказуемо все в этих блюдущих традиции семьях! – подыскала ему молодую жену. Ричард так и говорит – «из наших». Вместе с мамой он совершил хадж, и после этого молодая жена принялась рожать ему детишек. Ричард обзавелся бородкой, остепенился. А еще – начал забывать русский… Мне приходится говорить медленно, простыми фразами, и все равно он не раз переспрашивает: как? Как? И я размеренно повторяю сказанное по-английски…
А какие интересные разговоры по-русски мы вели прежде! О переселении душ. О путешествиях. О французском кино. Об Алжире. О королеве Марго. Об арабских цифрах. О метро в Нью-Йорке. Об искусственном оплодотворении. О французском языке. Мы иногда забывали о времени…
А иногда Ричард просто жаловался, что в гостинице нет утюга или фена, и я притаскивала ему сии электробытовые принадлежности во временное пользование…
- Бог мне помог. И мама. Я ведь младший сын, и мама будет жить со мной. Одна из комнат в моем доме – ее. Она будет помогать с детьми. Она и Бог.
Ричард избегает называть имя Аллаха из какой-то ложной деликатности. Я спрашиваю:
- Почему ты раньше этого не сделал? Почему раньше не пошел в Мекку? Почему ждал столько лет?
Он благодарно смотрит на меня, качает головой. В уголке его черного глаза блестит слезинка. Черт, опять эта дура-официантка облокотилась свой грудью на Ричарда. Он злится, и наш разговор увядает. Я говорю:
- Пей свой кофе, и пойдем отсюда.
« Х-к, сегодня я звонила в Хельсинки в офис ТБЕ. Наверное, я что-то перепутала с цифрами. Трубку почему-то подняла Сирпа. Помнишь Сирпу? Она работала у вас года два. Мы с ней даже подружились. Когда я приезжала в Хамину, я была у нее в гостях. В Хамине нечего делать вечерами, и Сирпа звонила мне, и мы ходили гулять и болтали. Ну, как обычно женщины болтают: о детях, о родителях, о мужчинах… Она показывала мне магазин. Ты знал, что у нее был свой магазин? Обувной, да. Он обанкротился, потому что Сирпа торговала очень дорогой и красивой итальянской обувью. Сирпа хорошо разбирается в обуви. Но кому нужны такие изыски в маленькой деревенской Хамине?
А теперь Сирпа переехала в Хельсинки и работает в соседнем с ТБЕ офисе, тоже на этой вашей улице Генри Форда. Ты знаешь об этом? Я случайно на нее напоролась, просто обалдела, услышав ее голос. Я спрашиваю: Сирпа, это ты? Она так обрадовалась! Столько эмоций…»
«Ой, Иннуш, курат, все развалилось. Я иногда звоню и Сирпе, и Тине. Они обе передают тебе привет».
Я иногда думаю: как жаль, что мы теряем друзей!