Милорд, вы в клеть вошли с метавшейся лисицей,
чей крик безумный омрачал пустые лица,
понурых сторожей,не стерегущих плен,
обрекших узницу на безысходный тлен.
как дикой страстью пьяная,
не видя прутьев клетки,
кидалась на толпой протянутые ветки,
дразнящие и колящие мех,
смеящейся в жестокости утех
над боли визгами,потугами смиренья.
Набросив тонкий шнур на жалкое виденье,
доселе гордое..шипяще сквозь клыки,
ползущее по манию руки,
и льнущее к подошвам ‘нового владельца’.
Хрипя,обрядами гордился иноверца,
тот рыжий пес,удавкой усмерен,
без лишнего труда склонить поклон
готовый равный
перед рабом и троном.
Лишь носом сапога бы не был тронут,
да в ласке сладкой не таился б яд.
***
От виселиц чадящий смрад
Ее пугал,
трусящим шагом зал
измерила, но кнут,казавшийся ведомой.
поводырем в руке
сухой взметнулся, буйным стоном
отозвалась истерзанная плоть.
Так проказа, прекрасной кожи ткани
изъела исковерканную дланью
под маской общества,
чьей все ж была ты дочь.
Но без замков врата.
Ты глупыми глазами,
искала выход,слепо чуя кров,
что тот сулил и как монарх суров.
***
Скуля на бич, чей взмах,
обрушивался для примера на привычки,
дитя! ты зажигала спички,
играя в свечи, возносила знать.
из роскоши! училась разбирать
приемы высших,богов,пастухов безродных,
Ты окружала себя паствой разнородной, не зная выбора…
Развеяв дикий сон, ты окунулась в колокольный звон,
драпри, купели, нищие, монашки, смиренье и порок!
те светские замашки, пленившие излюбленной игрой.
На смену буйству, воссоздав изящный вой
капризной барышни за чистыми столами,
зовущей наказать линейкой грума даму-
служанку тихую.
Но то дитя мертво. Оно закрыло штору закулисья.
Коль скоро шкура износилась лисья,
сквозь листья лилии не дыбит сорное руно
дорожная трава.