Отрывок из повести "Софья и Кристина".
Вечером пошёл дождь, женщины как обычно, ужинали. Софья Павловна почувствовала, что девушку что-то гложет.
- Скучаешь по дому?
- Да. Скоро каникулы - съезжу, навещу отца, - Кристина посмотрела в окно, - вспомнилось, как мы - старшеклассники, такими же дождливыми осенними вечерами сидели в кабинете отца под зелёным абажуром на внеклассных литературных чтениях. Отец намеренно повесил тот большой абажур. Свет падал на стол, освещая только наши руки, блокноты и тетради, в которых мы вели свои записи. Лица же оставались в тени. Это позволяло не стесняться, читать более раскрепощённо, с выражением. Тема всегда возникала внезапно, дальше - полная импровизация. Читали своё, или чужое, любимое. Прищёлкивали пальцами в местах забывшихся слов.
- Мой отец тоже любил поэзию, - подключилась в разговор Софья Павловна, - помню собрались гости, кто-то читал новое из Евтушенко, после отец говорил,шутливо грозя пальцем: "Всё вы о Евтушенко, да о Вознесенском... А вы слышали о таком поэте Николае Тряпкине?" Затем подходил к полке и найдя томик стихов, декламировал, грохоча:
Грохотала земля. И в ночах горизонты горели,
Грохотали моря. И сновали огни батарей…
Ты прости меня, матушка, что играла на тихой свирели
И дитя уносила — подальше от страшных людей…
Проклинаю себя. И все страсти свои не приемлю.
Это я колочусь в заповедные двери твои.
Ты прости меня, матушка, освятившая грешную землю.
За неверность мою. За великие кривды мои.
*- Отец ценил тряпкинскую исключительную верность русскому языку.Считал, что его Слово, имеющее глубокие корни в народной почве, не пропадет и не сгинет, даже если долгое время будет существовать под прикрытием невидимой завесы Тайны, скрывающей от непосвященных божественную поэтическую мелодию:
Он сам себя швырнул под ту пяту,
Из-под которой — дым, и прах, и пламя.
Зачем же мы все помним ярость ту
И не простим той гибели с мощами?
Давным-давно простили мы таких,
Кому сам Бог не выдал бы прощенья.
А этот старец! Этот жалкий мних!
Зачем в него летят еще каменья?
- А я и не слышала об этом поэте, спасибо Вам!, - Кристина откинулась на спинку стула и продолжала смотреть в окно, - почитайте ещё.
Голос Софьи Павловны звучал приглушённо под тихую музыку дождя за окном:
Проснись, мое сердце, и слушай великий хорал.
Пусть вечное Время гудит у безвестных начал.
Пускай пролетает другое вослед за Другим,
А Мы с тобой — только тростинки под ветром таким.
- Ну а кто и что пишет сейчас? Я то всё достаю с пыльных полок своей памяти, - женщина грустно улыбнулась.
- Пишут и сейчас много, всё не перечесть. Но знаете что удивительно? Незадолго до отъезда, отец подсунул мне довольно старый журнал, в которым были опубликованы стихи Виктора Кривулина, хорошие стихи, одно особенно меня зацепило. Даже наизусть выучила:
В Ленинграде на Невском есть телефонная будка,
там на стекле нацарапано женское имя.
Я готов подарить вам любые на свете буквы,
только эти четыре оставьте моими.
В Ленинграде есть дом — весь какой-то весенний,
как войдешь, на четвертый этаж поднимет.
Я готов подарить вам все на свете ступени,
только эти вот сорок оставьте моими.
Так на улицах тихо, снежинки таинственно тают,
так на улицах тихо, твой сказочный дом застыл.
Я готов подарить вам любую на свете тайну,
только эту одну... впрочем, эту уже подарил.
Женщины сидели так до полуночи, а дождь всё не кончался...
* - приведена цитата из Рижского альманаха (2011.г.)