О дивный новый мир, в котором выживаем
природе вопреки и смысла супротив,
в котором Берлиоз, зарезанный трамваем,
с бездомным за углом пьёт свой аперитив.
Изрядный аппетит! Недуги человечьи
кладут всему предел, когда потерян стыд:
он пил бы в три горла – дотла! – когда б не печень,
любил бы в три ствола, когда б не простатит.
Живые мертвецы до жизни так охочи,
теперь их не берут ни вуду, ни таро.
Но кочет прокричит, и на исходе ночи
экзема на челе проступит, как тавро.
Помечены они тоской полуподвальной,
кремлёвский фараон пути им озарил,
чума на их дома падёт теперь едва ли,
их больше не берут ни хлорка, ни зарин.
Что тело без души? Пустая оболочка!
И мается оно в пределах естества.
Живые мертвецы уже дошли до точки,
им больше не нужны ни мысли, ни слова.
Их примут на постой тибетские монахи,
завзятый некрофил и вездесущий смерд,
им больше не страшны ни прокурор, ни плаха.
Но масло пролилось. Грядёт вторая смерть.