Репортер из АПН
Совсем недавно, когда вели балластировку километрах в трех от моста, произошло событие, которое одних озадачило, других повеселило, третьих откровенно огорчило. В бригаду нагрянул очередной столичный реви… То есть – репортер... День тот был холодным, пасмурным. Гость надвинулся со стороны поселка грозовой тучей... Лакомов мгновенно определил размеры стихийного бедствия и решил укрыться – авось, на этот раз пронесет. В самом деле, почему пресса усиленно пропагандирует только его и бригаду? Есть же и другие коллективы и бригадиры на магистрали! О нём уже написано всё! Знакомьтесь с другими, ищите в их судьбах интересное и рассказывайте об этом народу!
- Миша, ты тут смотри, а я пойду дальше, гляну, что завтра делать, - сказал Лакомов и вздохнул. Дубровин кивнул. Мы, как ни в чем не бывало, продолжали балластировку...
Минут через пять остроносый энергичный человек среднего роста был уже у домкратов. Я заметили, что из-под расстегнутой на две пуговицы белой дубленки выглядывает «Никон» – лучшая японская камера. И кофр у фотокора фирменный, японский…
- Здравствуйте... Я фотокорреспондент АПН Киселев, - отрекомендовался он. – Готовлю фоторепортаж о БАМе. Издательство запланировало плакат о Лакомове...
Дубровин дал знак – «жэзка» заглохла.
- Надо сделать несколько бригадных снимков, в работе, и, конечно, портрет бригадира... Желательно, на укладке, на фоне путеукладчика...
- Так мы сейчас не ведем укладку, - отозвался Дубровин...
- А когда, Виктор Иванович, будет укладка?
- Я не Лакомов... Я его зам, - смущенно сказал Дубровин. Мы переглянулись. Хоть Михаил и одного роста с Лакомовым, да и телосложением схож с ним, спутать их невозможно. У Дубровина черты лица мелкие, кругловатое лицо и нос крючком. Просквозившие меж нами взгляды Киселева не насторожили.
- А кто Лакомов? – спросил он, оглядывая парней.
Дубровин на две-три секунды замешкался, видимо собирался с мыслями, чтобы поточнее сформулировать ответ. Скажи: нет бригадира – завтра этот напористый фотокор снова припрётся. Да еще начальство прикопается: а где вчера был в рабочее время Лакомов? Если сказать, что бригадир осматривает полотно, его укорит Лакомов – он специально уходит, чтобы не видеть этих корреспондентов...
В тишине всеобщего смятения вдруг раздалось...
- Я Лакомов...
Мы изумленно обернулись на голос. Когунь смотрел в гостя в упор и нахально. В этот момент (и не только в этот) у него было выражение двоечника, которого не вызвали к доске, хотя он и выучил, как просили, урок… Без его участия в бригаде ничего не происходит… Или советы даёт, или, если действие приносит удовольствие, он, будьте спокойны – права первой ночи никому не уступит...
– Очень приятно, Виктор Иванович. Меня Сергей зовут...
Тут мы все и выпали в осадок: вот так АПН – Лакомова и не знает?! Полтора года портреты не сходят со страниц центральной печати... Если уж ты, столичный фотосниматель, собрался на стройку века, посмотри в газету – героя надо знать в лицо... А если не знаешь… Тогда пусть твоим героем побудет …Когунь.
И мы затихли в ожидании, что дальше будет…
- Давай, прямо сейчас и начинай, на рабочем месте... – затараторил самопровозглашённый бригадир. – Вот тут моя бригада. С замом ты уже познакомился... А это Андрей Полянский... У тебя, Андрюха, какая это стройка? Четвертая?
- Шестая, - машинально отозвался Полянский, разглядывая камешек под шпалой...
- Вот какие орлы у меня в бригаде... А это Коля Чернов, он в Чили дорогу построил. Узкоколейную...
И такие начал Когунь выдавать подробности про чилийскую узкоколейку, что мы все, наизусть знавшие состав той бригады, поверили: это он таскал тяжеленные эвкалиптовые шпалы к подножью Анд. Лицо Когуня, раскраснелось, сам он выпрямился. Ему бы сейчас шашку и коня, он прямо с насыпи умчался бы в конницу Будённого…
– А вот боец комсомольского отряда, мой тезка, Слава Аксенов, трудолюбивый парнишка. Его обязательно... А это Саша Янкин, путеукладчик, очень скромный, достойный человек. Смотри, какой фотогигиеничный... Но его нельзя. Загордиться может: его уже сфотографировали в «Известия»...
- Это ничего, - коротко бросил Киселев.
- Давай, нас всех, тут... Мы вот так станем. А Витя и Гена сядут... Если так обнимемся, ничего? Пойдёт для твоего плаката? Тогда давай – снимай!
Киселев без особого энтузиазма пару раз нажал на кнопку затвора...
- Мне обязательно, Виктор Иванович, вас со звездочкой...
- Ну, милый мой, кто ж звездочку на работу берет? А если, чего доброго, забалластирую ею путь, что будет?!!
- Будет золотой звёздный путь…
Правильно… АПН, а соображает!
- Мне бы, Виктор Иванович, дома вас...
- А если дома, то обязательно с женой!
- И с женой, Виктор Иванович, и одного… - неуверенно промямлил Киселев... Наверное, в этот момент он стал смутно припоминать кадры документальной хроники.
– А с другом Юрием Афанасьевичем?
Киселев поднес к глазам аппарат, щелкнул...
- А фотокарточки будут?
- Разумеется...
- Смотри, не пришлешь, на БАМ не пушу...
Дубровин сердито кашлянул: шутка заходит очень уж далеко...
- Ты, Когунь, помолчи! Вы, Сергей, извините, он пошутил. Это не Лакомов...
- Как ...не Лакомов? - растерянно пробормотал Киселев, переводя взгляд на других путейцев. При этом он с облегчением вздохнул. Нам тоже стало неловко, мы потупили взгляды, принялись рассматривать шпалы...
- А кто Лакомов? – выдавил, подозрительно изучая всех, корреспондент АПН.
- Лакомов вон по насыпи ходит, - показал Дубровин. Если хотите с ним поговорить, поспешите...
Киселев посмотрел, куда показывал Дубровин, но никого не увидел.
- Там, э-э-э, нет никого...
- Да вы лучше… там он, простреливает…
Тут Виктор Иванович, отрываясь от насыпи, поднялся...
- Как, здесь ещё и охотятся? – удивился фотокор...
– А как же… У нас вот у него, – неугомонный Когунь похлопал меня по плечу, – ещё и фоторужьё есть... Только плёнки нет… А меня с женой когда снимешь? Или плёнку дай – мы сами… – крикнул вдогонку убегающему корреспонденту Когунь...
Мы тоже выдохнули с облегчением.
- Ты, Славка, кончай такие шуточки... А с женой... Это ты своих уговаривай и сам покупай пленку... – тихо, но твердо, без улыбки, бросил Дубровин, быстро взглянув на меня. Он повернулся к бригадному «энергетику» Молчанову. – Давай, заводи станцию...
Киселева, замечу, приняли хоть и вредно, но вполне безобидно – без физического воздействия... А вот с оператором студии документальных фильмов обошлись суровее. Насмотревшись на забаву, которой мы коротали время на морозе, оператор тоже решил разогреться. У него работа менее подвижная, а мороз давил в тот день на всю катушку. Премудростям этой игры учиться долго не надо. Вся её хитрость заключается в том, чтобы устоять на ногах в момент удара и угадать, кто ударил... Если не угадаешь – тебя бить будут снова...
Нового игрока по правилам поставили в центр полукруга... Оператор смело выставил из подмышки одну ладонь, другой закрыл ухо, зажмурился …
Уж кто из парней нанес удар, сейчас и не скажу. Скорее всего, всё тот же Когунь... Но могли приложиться и Педаш, и Гуляев, и Полянский... А у каждого – удар молотобойца, профессионально поставленный... Короткий замах – бамц – и бедный оператор ... торчит в снегу... Парни его оттуда быстренько выдернули, отряхнули, опять поставили в центр полукруга... А он стоит, держится за бок и трусится, но уже не от мороза – от удара его уже в жар бросило…
- Кто? – потом тщетно допытывался возмущенный бригадир. Вы что, с ума подходили?!! – Лупанули, будто «машкой» по рельсу! Нашли кого ...бить! Если силу некуда девать, вон, шпалы подбивайте ...кулаками!
- Так он сам пожелал ...разогреться...
- И вы его раз – и ...огрели! Раз огрели, а мужик уже два дня руку не может поднять вы же ему рёбра поломали!
Когунь, ухмыляясь, пообещал:
- Мы больше не будем...
- Будете... Как миленькие будете по очереди его чемодан с кинокамерой таскать...
Не жаловал Лакомов и представителей монументального жанра. Скульптору Дмитрию Калинину Лакомов сказал, как отрезал: рано с него делать памятник. Хорошо, что на глаза Калинину попался первопроходец Алексей Почежерцев. «Он же в кабине своего бульдозера, как царь на троне!» ахнул скульптор и приступил к работе. Трудно сказать, случился бы этот творческий порыв, если бы ему не придал импульс движения в сторону других героев сам Лакомов...
Между тем, слух о том, что в поселковом клубе появился фотовернисаж, разнёсся по Звёздному. На большинстве снимков были монтеры из лакомовской бригады во главе с бригадиром. Тот день, когда я запечатлел Лакомова, был жарким. Все растелешились до трусов и плавок. Сам Виктор Иванович такой вольности себе не позволил, но и на нарушения правил безопасности смотрел сквозь пальцы. Он даже снял рубашку и майку, но не более того. Не выпускал на время перекура и брезентовые рукавицы – верхонки. Выставив одну ногу на рельс, он задумчиво глядел на полотно, которое нам предстояло выпрямить. Лучи палящего континентального солнца освещали его гибкую сухощавую и сильную фигуру. Это была фигура гимнаста и красивого, черт возьми, мужика! Дамы валом повалили на вечерние сеансы. Знаменитый бригадир, оказывается, в свои 35 лет – молодой, холостой, неженатый. И совершенно напрасно – сделали вывод самые красивые дамы Звездного, чем и …привели завидного жениха в замешательство…
Я решил сходить в кино, чтобы посмотреть, как люди воспринимают мои работы. Услышал удивленные возгласы, – кто-то узнавал знакомого путейца. Раздавались вопросы: «А кто такой Горпилин?» Начался сеанс. Уже в темноте хлопали откидные сиденья – рассаживались задержавшиеся у фотовыставки зрители. После сеанса бросил взгляд на стену. Что такое? Перед фильмом было девятнадцать фотографий, сейчас – восемнадцать…
Утром на прорабском участке бригада меня встретила хмурыми взглядами…
- Ты зачем голого Виктора Ивановича на стенку повесил? – бросил сквозь зубы Андрей Булох. Тут только до меня дошло, какая именно фотография исчезла…
- На работу с фотоаппаратом можешь не выходить, - заявил Дубровин.
- Но мне камера не мешает, - возразил я. – И потом, я снимаю, когда все курят. А я не курю и от нечего делать – снимаю. Во время перекуров. И Виктор Иванович не против этого…
- Когда я тебе это мог сказать? – тоскливо глядя куда-то поверх моей головы, с усилием выдавил Лакомов. – Ещё раз увижу на работе с фотоаппаратом – выгоню…
М-да, мои представления об удачном кадре не совпали с точкой зрения бригадира… Это бывает не только в путейских бригадах. Дискутируют и профессионалы. Редакции газет и журналов, чтобы определить лучших фотографии, проводят различные творческие конкурсы. Ответственный секретарь газеты, в которой я начинал работать после института, забраковал портрет симпатичной веснушчатой девчушки, которая стала победителем конкурса молодых доярок. Мне стало обидно – самый удачный снимок, сделанный мной во время Всесоюзного слёта ученических бригад, и выброшен в корзину?! Ладно... Я запаковал фотографию в большой конверт и отправил в еженедельник «Неделя». И через неделю увидел её … во всю первую полосу популярного издания. А в конце года жюри Всесоюзного фотоконкурса «Человек крупным планом» меня, фотолюбителя из Ставрополя, объявило победителем…
Жюри, состоящее из монтёров пути во главе с бригадиром, не только исключила портрет Лакомова из публичного показа, но и выставило автору ультиматум. Это что же, выходит, теперь я должен отказаться от своей смежной специальности в тот самый момент, когда начал чувствовать бригаду, когда стали появляться удачные кадры?!! Я уже не новичок на БАМе… Программу-минимум – построить собственными руками метр магистрали – уже выполнил. Но в этом рабочем коллективе оказался потому, что нужна была эта особая точка съёмки – из бригады! А работать у Лакомова, каждый день видеть своих героев, чувствовать свет, сюжет, композицию и …не снимать?! Это же экзекуция! Это всё равно, что сидеть за праздничным столом с кляпом во рту и со связанными руками… Глаза и нос, выполняя возложенные природой обязанности, вольно или невольно совершают над бедным организмом медленную и жестокую расправу. Эх, как аппетитно пахнет шашлык, какое шикарное подали жаркое… А осетрина, дичь, икра заморская?!! А когда бригада уложит последнее звено на БАМе, я приду домой и в своём дневнике напишу: и у меня БАМ был. Я там мёд пиво пил. По усам текло. Только в рот не попало… Каждый вечер, изнывая от упущенных мгновений, ищу выхода и не нахожу его. Правда, никто не запретит мне по дороге домой запечатлеть улыбку товарища, участок земляного полотна, окна домов на склоне сопки… Но на работе фотокамера под запретом. Я – монтёр пути. Рабочий человек. Такой, как Гуляев, Когунь, Педаш, Молчанов…
Сбросив утром куртку и сумку с фотокамерой, иду по кривому участку полотна к месту, где в минувший рабочий день бригада оставила инструменты. День безоблачный, но ещё не жарко. Обсуждаются поселковые темы и вдруг – стоп, бригада: метрах в ста на дорогу выскакивает громадный лось! И мы останавливаемся, как вкопанные. А лось бьет копытом, поставив передние ноги в рельсошпальную решетку, развернул ветвистые рога в нашу сторону. Мы обомлели. Лось перешагнул ближний к Таюре рельс, снова оглянулся на нас … Стало слышно, как под его копытами загремела щебёнка.
- Не сойти мне с этого места, если ты скажешь, что фотик забыл дома! – прошипел, скосив на меня глаз, Когунь. И все, не сговариваясь, обернулись на меня. Я тоже посмотрел на то место, где обычно висел фотоаппарат… Фотоаппарата на том месте не было… Все уже не смотрели на лося – с укоризной буровили взглядом человека, который в этот момент, когда должен щёлкать затвором своей фотокамеры, фиксируя на пленке манёвры первого путевого обходчика перегона Чудничный– Таюра, стоит, будто его костылём пригвоздили к шпале, щёлкает …варежкой и хлопает глазами….
- Я что- то лопочу про фотоаппарат, оставленный в сумке …
– Посмотрите на него, он еще оправдывается и заставляет таёжное «начальство» ждать!
– Горпилин: бегом – марш!
И я задом, задом – и, повернувшись, со всех ног бросился к месту, где в ворохе бригадной одежды осталась лежать моя зеркалка…
Никогда я так быстро средние дистанции не бегал… Но, возвращаясь назад, увы, лося на полотне уже не обнаружил. Понуро приплелся к бригаде, которая из уважения к фотографу все еще оставалась на месте.
- Он тебе привет передал.
- Сказал, другой раз попозирует.
- А как красиво стоял, как красиво, - глаза у Гены Туктарова заблестели, как у ребенка. - Сначала перешел на эту сторону. Потом вернулся обратно, к сопке…
– Засомневался сохатый – той ли он идёт дорогой… Всё время ходил здесь – никаких железок на тропе не было. А сейчас – лежит…
– Эх, надо бы заснять, Иваныч! Это был бы кадр века!
Да, Егор, такой кадр профукал: я на фоне сохатого… – Когунь, позируя, выпятил грудь, но, обнаружив, что при этом придвинулся к Андрею Булоху, тут же сделал шаг назад и отвернулся. Его лицо выражало нескрываемую досаду. На секунду все вдруг замолчали, будто виноваты в том, что не удержали лося на насыпи. Я почувствовалось, что случилось невероятное: в череде будничных явлений произошло событие, о котором говорят: остановись, мгновенье, ты прекрасно! Второй раз оно уже не повторится. А ведь та информация, записанная в недрах головных полушарий каждого из нас, посредством фотографии могла стать достоянием более многочисленной аудитории. Бригада была в шаге от этого прекрасного творческого акта. Иногда и в твоей жизни иногда случаются мгновенья, которые оказываются интересными для вечности.
- Всё равно – не получилось бы…– наконец отозвался Полянский.
- Что, пленки не хватило бы?
- Не в этом дело, Когунь… Два сохатых в одном снимке… Многовато будет…
– Я ж не один хотел. Он бы мог и всю бригаду запечатлеть… Мог бы, Егор Федорович?
Когунь строго посмотрел на меня… Я промолчал. Тогда Когунь повернулся к бригадиру. И Лакомов смутился.
– Я-то что, – всем своим видом говорил он, – ещё и сумку с фотоаппаратами должен носить?!
- Ты оцени нашу выдержку, – напомнил Когунь. – Мы стояли не шелохнувшись!
- Потом что-то его не устроило. Он в два прыжка пролетел насыпь и откос и ринулся вон в тот осинок! – Туктаров показал на участок тайги на склоне сопки.
– Только треск мы и услышали!
- Ну, ладно, полюбовались на сохатого – пора и за работу, - сказал сердито бригадир.
Упущенный момент мне было жалко до слёз … Я ругал себя и портрет Лакомова. Если б ни та безобидная фотография на вернисаже, на моей плёнке появились уникальные кадры! Впрочем – стоп… Я же на строительство магистрали не лосей ехал снимать… Людей! Но не все это поняли – потому и случилась досадная заковырка. И тогда благородное животное поспешило …мне на выручку… Почему бригадир целый день не замечает фотокамеры? Потому что сам сохатый заступился за обиженного фотографа!
Выставив домкраты, я осторожно делаю один кадр, другой… Навожу объектив на самого Лакомова – опять бригадир не реагирует на камеру. Ура, заработало! Это то, что и требовалось доказать! Спасибо, тебе, многоуважаемый лось! Но в следующий раз ты не очень торопись. Лучше будет, если я тебя всё-таки сниму. Пусть красуется и в моём альбоме фотография первого путевого обходчика. Как память о встрече на полотне железной дороги. Или как благодарность существу, которое вывело командира комсомольского отряда из фотографического шока, в котором он оказался из-за … собственного торса на обнародованной фотографии…
…Всё, что прожито, сделано – это история. Какие-то события оставили след в строгих бухгалтерских ведомостях, в важных статистических книгах, в личных записных книжках и дневниках. Их зафиксировали газеты, журналы, заэкспонировали объективами фотоаппаратов, кинокамер на светочувствительные, магнитные пленки... К этим материалам люди будут возвращаться постоянно. Возможно, они заинтересуют и наших детей. То, что проживается в настоящий момент, только берется на карандаш, осмысливается, оценивается... Будут ли эти моменты отражены в разных бумагах и на пленках – это вопрос стечения обстоятельств, времени и вкусов... Аппарат – история, объектив – судьба. Но оператор всё-таки человек. Он решает, куда направить объектив, в какой момент нажать кнопку затвора... Затем – какие печатать фотографии, составлять альбомы, осмысливая их, добавляя комментарии и вставляя новые страницы в книгу жизни...
Сейчас я, х-мм... в знаменитой бригаде знак вопроса или даже ...многоточие... Но уже не задумываюсь, как перекинуть шпалоподбойку, под каким углом к шпале ставить рабочую лопатку инструмента... Все происходит само собой, автоматически... Мысли мои далеко от шпальных ящиков, они заняты предстоящим вечером, проявлением пленок, встречами с новыми знакомыми, газетными репортажами...
Без улыбки теперь и вспомнить не могу, что в первые дни работы мои мысли были крепко-накрепко привязаны к коричневым шпалам...
Насыпь, искусственные сооружения – водопропускные трубы, мост через Таюру – это первые километры и объекты большой магистрали, на которых дорога, как бегун, сорвавшийся со старта, начинает свой разбег... Две железные колеи перебегают по мосту, делают, огибая сопку, плавный поворот и дальше, за поселком и станцией, врезаются в очередной распадок. Мы движемся в направлении от первого километра к последнему. Где-то как следует не укатали грунт, не выровняли насыть, где-то не успели сделать откосы... Пока мороз и снег держали насыпь в скованном состоянии, по только что уложенной дороге рабочие поезда катили хотя и неспешно, но довольно уверенно. И людям оставлять пока почти нечего построено ещё мало. Над Таюрой рельсы появились всего четыре месяца назад. Из трёх тысяч ста сорока пяти километров уложены, или, как говорят сами путейцы, брошены на полотно шестьдесят четыре... Лет через десять, когда станет дорогой последний километр магистрали, мой друг Юра Гуляев, возможно, и споёт, слегка переиначив слова повзрослевшей песни:
Пусть наша дорога, как ниточка, тянется.
Мы дальше уедем, а Звёздный останется...
…Чтобы составы подвигались быстрее, чем туристы на сильно пересеченной местности, нам нужно много раз поклониться каждой шпале, каждому рельсу... Эти упражнения и заставляют уложенные рельсы вытягиваться в струночку. По перегону пошли вертушки, хопры со щебенкой... На самые неблагополучные участки перегона брошены путейские бригады. Тарахтят переносные портативные электростанции, глухо строчат шпалоподбойки. Каждая шпала, как ребенок требует к себе ласкового обхождения. Мы их заботливо «пеленаем» в щебёночные пелёнки.
Летом насыпь под воздействием тепла и тяжеловесных составов, конечно, даст просадку, и рельсы снова взволнуются... На участок опять придут путейцы, процедура установления штиля в рельсах повторится еще не раз... Опять начнет «солировать» «жэзка». Без неё, этого переносного чуда, размером с небольшой кухонный столик, на дороге делать нечего... Шпалоподбойки отзываются недовольным ворчанием, но потом вступают дружным и весёлым хором. К песне шпалоподбоек присоединяется оркестр барабанщиков... Это кусочки щебенки, разлетаясь, торжественно занимают пространство под темно-коричневыми шпалами. Для того, чтобы шпалы держали марку – рельсы, про которые поют, «как ниточка тянется» – и печатаем мы шаги по этим темно-коричневым штокам грифа, который называется – железнодорожное полотно.
Отдавая должное поэтическому творению, всё же замечу, что наша магистраль вовсе не ниточка... Это большая рукотворная река. Она течет (пока только на чертежах) через ручьи, реки, сквозь хребты, по речным долинам, над самым глубоким в мире озером... А исток её начался всего чуть больше полутора лет назад…