Рельсошпальная зависимость.
- До моста дойдем сегодня, Иваныч?
- Если поднатужимся, - на ходу отвечает невысокий, жилистый мужичок и припадает к головке рельса…
Натружено гудит передвижная электростанция. Недовольно урчит потревоженный балласт, занимая место на вечной лежанке – под пропитанными креозотом тёмно-коричневыми шпалами. Ещё два-три часа ударной работы – и мы будем у моста. Мост царствует в окружающем пространстве, как забытая каким-то исполином корона. Или, точнее – как триумфальная арка, которая четыре месяца назад выполнила самую трепетную в своей истории миссию – пропустила 24 декабря 1975 года к ликующему народу самый первый на БАМе первый поезд. Этот факт громогласно зафиксировали строгие стальные конструкции и гулко разнёсли по всем окружающим сопкам и распадкам. Десятки объективов телеоператоров и фотокорреспондентов запечатлели событие в мельчайших подробностях. Оставил поезд след и на моих плёнках. Сейчас эти кадры выставлены в клубе «Таёжник». Есть там и портреты моих новых товарищей. Бригада сейчас домкратами поднимает звенья и подбивает щебень шпалоподбойками. Если определять этот процесс с точки зрения проекта производства работ, надо сказать так – ведём балластировку верхнего строения пути. Звучит так же монументально и тяжеловесно, как само многотонное звено. Потому утром, когда ставится задача на день, кто-нибудь из моих новых товарищей, обязательно скажет: «Ясно, парни: сегодня поднимаем (передвигаем, ставим на ось) железку». Так и короче, и ласковее, и веселее… А машинист железнодорожного крана, подъезжая, обязательно издалека прокричит: «Здорово, поплавки!». Вылезет из своего железного скворечника, осмотрит путь и озорно и удивлённо улыбнётся: «А много вы сегодня наловили!» Я обязательно запечатлю его улыбку, как только станем работать на станционных путях. Они метров через пятьсот за мостом начинаются. Если на нашу бригаду посмотреть издалека, может показаться, что на полотно, как на гладь реки, невидимый удильщик забросил десятка два оранжевых поплавков. Сам где-то на берегу мечется между удилищами, не знает, за какое хвататься – такой сразу клёв начался! Мы в своих оранжевых сигнальных жилетах энергично «клюём» вверх-вниз и медленно продвигаемся по течению.
Мысли мои уже не привязаны к рельсошпальной решётке, к рукояткам инструмента. Они витают над полотном, проносятся по заснеженному руслу, пронизывают ажурную арку виднеющегося неподалёку моста… Ещё часа полтора – и мы всей бригадой повторим путь первого поезда – войдём в Звёздный сквозь триумфальную арку и резко жесткими подошвами своих сапогов застучим по мостовому брусу. Это наших шагов стальные конструкции моста разнесут над руслом реки до самых верхушек деревьев: они сделали это, они возвращаются, они идут с работы! И ждать машину, которая увезла бы нас после смены домой, мы не будем! Правда, до торжественного марша ещё час времени, за который каждому из нас надо отбить по тыщще поклонов – по десятку каждой шпале. В голубоватой весенней дымке заснеженное русло белеет заманчивой финишной ленточкой…
Сейчас речка поскучнела. А какой веселой она была прошлой осенью, в сентябре! На склоне сопке в одном из распадков мы строили крупнейшую на всём перегоне водопропускную трубу. В ненасытном горле бетономешалки исчезали песок, щебень, цемент. Воздуха нам надо было много – на всём протяжении перегона это самая большая труба. Мы кубометрами жадно вдыхали таёжный кислород, настоянный на аромате трав сенокосных полян… Пока металлическая груша крутит очередной куб бетона, можно перевести дух, опираясь на черенок совковой лопаты, полюбоваться речными просторами. Хо-ро-шо!
Та-ю-ра! Какие прекрасные звуки отшлифовала речка на перекатах и объединила в одно слово, чтобы точнее выразить блеск солнца на стремнине, золото осенних берегов и зеркальность прозрачных вод! И даже местечко в себе для запахов таёжного лета нашла… Желтыми свечками пылают в воде золотые кроны лиственниц и берёзок. Река течёт здесь широко, вольно. За такую красоту природа наградила речку маленькими островками. Они над речной гладью выступают как два драгоценные камешки над колечком. Один из них, размером поменьше, сплошь покрыт желтеющим ерником. Он, как речной баркас, пристроился в кильватер к островку побольше. На этом острове – сенокосная поляна. Летом из деревни, которая стоит на берегу Лены, сюда на лодках поднимаются мужики и косят траву. Для жителей Таюры (именно так называется деревня) это была таёжная глухомань. Путь в одну сторону у них занимал почти весь день. Ночевали косари в большом просторном зимовье, которое они срубили у места слияния Нии и Таюры. Здесь они охотились, ловили рыбу. Сено вывозили только зимой, по льду реки. А тогда, в сентябре, над островной полянкой ещё возвышался смётанный ими стог. Он был похож на капитанскую рубку над палубой рыболовецкого сейнера.
Уезжая на вахтовке в Звёздный, мы успеваем заметить, как остров-кораблик разворачивается навстречу течению и тащит баркас с уловом к ближайшему рыбачьему зимовью. Здесь, в этом речном довольно просторном речном приюте, в феврале 1974 года отдыхали после прокладки зимника первостроители магистрали.
Сейчас речка подо льдом. Сено с береговой поляны уже свезли и капитанская рубка исчезла.. Где-то под снегом до ледохода успокоились сами речные кораблики... Моя переполненная впечатлениями душа поёт: на этой на белой реке – я на красной реке! У синей горы, (моя радость) – у синей горы…
Как звала меня эта песня из пыльного душного южного города, как будоражила душу! Её слова находили меня в салоне автобуса, на улицах города, вырываясь из открытых окон домов изнывающих от духоты горожан… Я слушал негромкий голос певца-философа, и в голове возникали неясные таёжные дали.
Первым из журналистов моего города на БАМе побывал Вася Танасьев, мой коллега по объективу. Через крайком комсомола он выбил командировку на только что начавшийся БАМ и в краевой молодёжной газете из номера в номер публиковал свои дорожные заметки … Как летел большим самолетом, затем – маленьким кукурузником… Накрутил Василий семь тысяч километров в одну сторону и тысяч семь …строк, не уместившихся в одну газетную полосу… Васькин нос после командировки стал ещё круче и курносее… О молоке, которое с ним летело в одном кукурузнике, мне и напомнили стожки сена на речных берегах…
С начавшейся стройкой тонкой паутинкой связал меня другой ударный отряд. Его я провожал из Ставрополя спустя год после высадки комсомольского десанта. И один симпатичный паренек с большими удивлёнными глазами обещал мне присылать письма с БАМа… Мои корреспондентские маршруты так далеко меня не заводили. Но однажды все же удалось отправиться за пределы края – в поездку по местам боевой и трудовой славы советского народа. Компания подобралась солидная – прославленные ветераны с молодыми передовиками производства… В поезде я слушал рассказы фронтовиков -сталинградцев и уже видел их лица, через глазок видоискателя своей зеркалки – освещённые пламенем Вечного огня. Но в Волгограде, у Мамаева кургана, настроение упало до отрицательных отметок – я написал совершенно другой материал. Он выплеснулся горячей лавой возмущенного вулкана. Его не опубликовали. Но и о неопубликованной заметке, клокочущей и обжигающей, заговорили… Правда, не широкая читательская аудитория – сугубо узкий круг лиц, отметившихся во время поездки на Мамаев курган в штабном вагоне … Мне напоминали о величии подвига советского народа, а я видел распухшее от перепоя морду комсомольского вожака, которое под стук колес почти утонуло в тарелке с остатками томатного соуса. Это было истинное лицо человека по фамилии Харичухин… Мне говорили о нравственном значении поездки по местам боевой славы, а перед глазами опять сплошь заставленный бутылками с плавающими окурками откидной столик купе. Все перечисленные трудовые достижения лучших комсомольцев краевого центра, о которых я обязан был написать, перечеркивались красными пятнами на лбу и щеках комсомольского секретаря, ответственного за возложение венков на Мамаевом кургане… И растерянными недоумёнными взглядами ветеранов, которые не понимали, почему они не идут в Зал Славы к Вечному огню. Видел я и недоумённых фотокорреспондентов, фото- телеоператоров, приготовившихся запечатлеть момент торжественного возложения. Никто не мог понять, почему нет …венков. Если бы они узнали, что ночью в штабном вагоне по пути на Мамаев курган проводился конкурс «Лучшая по профессии» среди передовиков самой древней на земле профессии, они бы догадались, где остались дорогие атрибуты памяти. А они всё мельтешили и спрашивали: где да где… Двум финалисткам, удостоенным «чести» отправится в Волгоград, отвели отдельное купе. Всю ночную смену две девицы демонстрировали своё мастерство. В поте лица трудилось и комсомольского бюро…, то есть – …члены жюри. От трудовой передозировки одной стахановке даже плохо стало. Хорошо, что среди штабистов оказался врач. Догадался сделать укол – не отдала Богу душу б…бедная б…барышня – доехала до Вечного огня… Но я к своему несчастью заглянул в штабной вагон рано утром… Если б мне об этом кто-то рассказал – не поверил бы. Как не поверит верующий православный христианин, что священник, которому он утром каялся в грехах, ночь провел в бордели… – нельзя так цинично богохульствовать (Господи, прости мя, грешного)… Но я видел всё собственными глазами и уже ничего с этим не мог поделать… С этим ничего не мог поделать даже понявший в чем дело очень хороший человек – заворг горкома комсомола Володя Весёлый. Ценой героических усилий он спас своё начальство – отыскал в пыльном вагонном тамбуре забытые венки, доставил их на такси к кургану…
Хоть заметку и не опубликовали, о ней узнал весь город. Начальник эшелона предложил мне повышение в должности. Обрисовал он и другую перспективу … Правда, ангел-хранитель в лице старшего редактора молодёжных программ краевого радио, меня не оставил. Элеонора Павловна Кременская приметила меня ещё в студенческие годы, когда я, переполненный впечатлениями, приезжал с отрядом со студенческих целинных строек. Стал работать на краевом радио. Несколько страниц патриотической программы «Память» посвятил выпускнику Орджоникиздовского пехотного училища девятнадцатилетнему комбату 203 стрелковой дивизии Виктору Николаевичу Печерскому. Своё боевое крещение он получил как раз на Волге, у Мамаева кургана… Его накрыло немецким снарядом в феврале 1944 при штурме украинского города Никополя. И вдогонку из нашего комсомольского эшелона года в мае 1975 ему влепили предательский выстрел в спину. И капитан Печерский погиб… На могилу героя я приехал с его мамой, с женщиной редкой русской доброты и величия – Надеждой Ивановной… К ней в Никополе подходили маршалы Чуйков и Судец, генерал армии Лелюшенко. От неё ни на шаг не отходили ветераны дивизии во главе с героем-командиром Здановичем. О боевом товарище вспоминали однополчане. Это всё слышал и видел 15-летний Витя Печёрский, сын младшего брата комбата, Льва Николаевича… В радиокомитет полетели письма радиослушателей, которые знали своего земляка со школьной скамьи. О программе заговорили и коллеги… Но в то же время в кабинете заместителя председателя радиокомитета раздался звонок главного из героев моей маленькой неопубликованной заметки – он уже успешно трудился в аппарате крайкома партии – у М. С. Гобачёва: «Как Горпилин работает у вас?! И вы его отправляете в командировки за пределы края? Сам поехал?! Ну, Геннадий Иваныч, и разболтались же ваши сотрудники!» За поездку в украинский город Никополь на место гибели капитана Печёрского мне влепили строгий выговор…
Стояла жаркая душная весна. И на душе было жарко, душно, пыльно… Куда на этот раз привезёт нас Харичухин и его кампания? От этого состояния спасал солнечный Моцарт. Там, в цокольном помещении фонотеки радиокомитета, было прохладно и тихо… Я ставил на студийный магнитофон большие магнитные бобины и слушал. Вдруг с одной пленки зазвучал негромкий голос.
Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…
Куда же мне ехать, скажите мне, будьте добры?!
В этот момент в фонотеку зашёл мой радийный ангел-хранитель. Он прислушался к песне и сказал:
В Звёздном ребята поставили «Город на заре».
А голос Булата продолжал:
На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь…
Езжай на огонь – найдёшь без труда…
Запись окончилась...
– Был бы помоложе – не задумываясь, полетел, – тихо сказал ангел…
…И вот она, синяя гора – сопка, на которой растёт Звёздный. А река – красная река – это и есть полотно, на котором я в своём оранжевом жилете, как поплавок, покачиваюсь из стороны в сторону, вверх-вниз… Наша бригада настраивает течение этой реки!
Мы почти не переговариваемся. Под лопатками шпалоподбоек балласт шуршит, как галька на морском берегу под набегающими волнами. Для того, чтобы направить серые камушки в пустующее под деревянными шпалами пространство, нужны физические усилия и профессиональная сноровка. Наши тела покачиваются синхронно, руки выполняют тяжелую монотонную работу почти машинально. К мосту мы стремимся целый месяц… Сегодня накатили на финишный створ… Насыпь здесь идёт по южному склону сопки. Солнце припекает так ощутимо, что некоторые парни обнажаются по пояс. Снег на дороге, самом железнодорожном полотне, на многих открытых местах сошел – бесшумным экспрессом накатывает на таёжный распадок весна. Но на склонах сопок, в тайге снега ещё много. Много его и на реке – от истоков до устья Таюра скована льдом...
На склоне большой сопки, где разместился наш поселок, снега нет уже давно... Бульдозеристы нарезали здесь несколько террас, на которых плотники начали ставить дома. Каждая терраса – это улица. Один поэт, Володя Гузий, посмотрев на поселок со стороны реки, увидел …библиотеку, которая «...светится книжными корешками». И я со своего рабочего места отчетливо вижу книжный развал, сплошь состоящий из русской классики – деревянных брусовых и щитовых домов. На краю полки, которая нарезана в самом центре склона, светится и моя «брошюрка» – единственный во всём Звёздном вагончик, который установлен на склоне сопки. Другие вагончики рядком выстроились у её подошвы. Но если поселок – библиотека, то каждый из живущих в нем слово на страницах выпущенных изданий. Некоторые слова уже соединились в отдельные предложения-семьи. Они по утрам высыпают на полки-улицы, объединяются с другими словами в абзацы, страницы... Первую состоявшуюся здесь книгу, знает вся страна: «Рельсы БАМа пришли в Звёздный»... Приезжие журналисты чаще выхватывают из неё отдельные главы, абзацы, предложения. Чаще всего мелькает глава «Бригада Лакомова». Кажется, во всём Советском Союзе, в мире нет человека, который ещё не знает, где Лакомов родился, где учился, что построил. Знают все его дороги, вплоть до узкоколейки, которая осталась в Южной Америке…
А сейчас Лакомов рядом со мной. Я слышу его голос, вижу каждое движение. Поднимая голову, я, как магнитная стрелка север, ищу местонахождение своего полюса. Душа моя ликует: кроме отдельных типов, проводящих свой досуг в тарелке с остатками томатного соуса, к моему счастью, есть люди, которые прижимаются щекой к холодной головке рельса, как солдаты к боевому знамени. Для моего бригадира это движение больше, чем простой поклон дороге. Это священный ритуал. Я видел многих путейцев, выполняющих эту работу. Одни сгибаются возле рельса, как пловцы на стартовой тумбочке. Стоит свиснуть паровозу, и они нырнут в рельсошпальную решётку и поплывут в ней, словно в огражденной бонами дорожке плавательного бассейна... Другие склоняются к рельсу, как спринтеры к стартовой ленточке. Третьи похожи на ...ружьё, которое вскидывает охотник, выследивший белку. Они задирают вверх нижнюю часть туловища, а щекой, как прикладом, прижимаются к рельсу... Глаза путейцев зажигаются весёлыми искорками, они оглядываются куда «полетит заряд»? и замирают: выстрел, скоро грянет выстрел…
Стрельни-ка, Иваныч, просят домкратчики Аксёнов и Степанченко. Лакомов отходит вглубь выпрямленного участка метров на десять, и как-то легко и изящно припадает на колено между шпалами и, опершись руками на головку рельса, щекой прижимается к металлу. Перед ним ровный, как ствол трехлинейки, участок уже выправленной дороги. Прямой рельс это мушка, на которую он «ловит» цель...
- Давай ещё! – машет бригадир.
Дорога, словно тесто на дрожжах. С каждым махом рычагов домкратов она «подходит» поднимается вверх.
- О-о-о! – даёт отмашку Лакомов. Домкратчики бегом возвращаются назад. Звено уже покоится на балласте, домкраты дело своё сделали. После того, как пройдет бригада, полотно уже не волнуется, как море в штормовую погоду. На дороге наступает штиль. Лакомов, просмотрит всё, весело обведёт нас глазами и скажет: «Порядок, парни». Штиль на дороге это его визитная карточка, производная острого и точного взгляда, профессионального чутья, жизненного опыта. На дороге он король. А сошел с насыпи – обыкновенный, даже незаметный мужичёк... Насколько незаметный, что его сосед по общежитию до сегодняшнего утра не знал, что живет рядом с героем…
Обычно, гости стучатся в вагончик вечером, после работы. А тут рано утром, слышу напористое «топ-топ» – мой вагончик-лаборатория аж покачивается.
– Здорово, Егор Федорович… Выручай: Лакомов нужен… Извини, что так рано – а то уйдёшь на работу…
Я не удивляюсь – Лакомов нужен всем. Нужен в Усть-Куте, в Иркутске – наш бригадир – депутат Верховного Совета РСФСР. Нужен в Москве, в ЦК ВЛКСМ – он командир самого знаменитого отряда изо всех отправленных на Всесоюзные ударные стройки. Нужен в поселке – в перерывах между заседаниями, сессиями он ещё и строит магистраль.
С тех пор, как начал работать в бригаде (и, естественно – её фотографировать), портреты Виктора Ивановича приходится печатать пачками… Для фотолаборатории я отгородил часть вагончика. В другой половине установил жесткий лежак, на котором коротал остаток ночи после вахты за фотоувеличителем. В центре моего дома на колёсах стоял стол, заваленный фотографиями. Сам вагончик расположился на небольшом свободном пятачке рядом с поселковой почтой. На конвертах, адресованных мне, родные и друзья пишут всего три слова: «БАМ, Звёздный, Горпилину». Письма доставляются с еще невысохшими штемпельными отметками… Мои новые знакомые, узнав о фотолаборатории, по дороге на почту заходят и на фотоогонёк. Они любят копаться в ворохе свежеотпечатанных фотографий. И обязательно что-нибудь находят для себя. Кто свои портреты. Кто пейзажи с речными островками. Кто виды Звёздного… После каждого визита стопка портретов моего бригадира на столе уменьшается… В каждом письме из Звёздного есть слова о том, что в нашем посёлке живет знаменитый Лакомов, а он, автор письма, с героем работает на одном участке или, ещё круче – проживает с ним на одной …полке… Ответы на письма, которые любят писать мои знакомые, быстрее возвращаются, если в конверт они ещё вложат фотографии. Причём, на одно письмо могут придти сразу несколько ответов… Некоторые начинаются словами: «Здравствуй, Петя! Твоя мама показала фото: ты на БАМе… Срочно сообщи, не нужны ли в Звёздном водители (связисты, парикмахеры, повара…)». Заказные письма почтовая машина привозит мешками…
Среди ещё теплых после глянцевателя снимков есть и портреты моего бригадира – выбирай, мне не жалко. Кудаков так и прилип к столу.
– Как много хороших кадров… Мне бы надо сразу к тебе… Наш класс готовит стенд школе на память. Ребята принесли из дома много фотографий, но вот Лакомова – нет. Как-то неудобно получается: стенд есть, а фотографии самого знаменитого бригадира – нет… Вот и Витя, мой сосед, попал в объектив. Он что, вместе с тобой работает? – разулыбался учитель физики. Но тут же, не дожидаясь ответа, потребовал: – Ты мне Лакомова дай…
И выжидательно сомкнул свои узкие губы. Привередливость школьного учителя меня озадачила. Если эти снимки не подходят, тогда не знаю… Тогда тебе, педагог, надо обращается к профессиональным фотографам. Я ведь всего лишь – монтер пути.
– Извини, Серёжа, других снимков нет…– развёл руками я.
– Не может быть, чтобы ты не снимал Лакомова!
– Почему же, не снимал. Снимал. Но тебе же эти кадры не подходят.
– Какие кадры?
– Ну, хотя бы этот, – и я снова взял фотографию. Лицо Кудакова стало меняться... Он поднял на меня изумленно - растерянные глаза и едва слышно пролепетал: «Это Лакомов?!!» И, потрясая на вытянутой руке фотографией, задышал чаще, будто в моём тесном вагончике стал заканчиваться воздух. Потом сник, опустился на скамейку, забормотал какие-то несвязные слова…
– Жарим … берем… а он… когда …сковородку …у него …картошку …
- Что с тобой, Сережа! – не на шутку встревожился я. Вот так номер: учитель зашёл за фотографией, а у него …крыша поехала!
- Это же мой сосед по общежитию. Да, он говорил, что работает в бригаде… на путях… Мы с ним... чай пьём. И сковородку берем картошку жарить...
Тут и мои руки непроизвольно потянулись к затылку… Ну и ну! Учитель, задумавший рассказать детям о знаменитом Лакомове, полгода на короткой ноге с прославленным бригадиром, чаи с ним гоняет и не знает, что он – Лакомов?!! Понимаю: физики – не лирики… Но фамилией-то соседа можно было поинтересоваться, раз уж он сам об этом …подозрительно молчит.
– Да я же у него спрашивал: ты не в бригаде Лакомова работаешь? А он: «В бригаде…»
– Так ты же не спрашивал – кем…
Не спрашивал… Я никогда бы не поверил, что Виктор Иванович, что Герой...
... и депутат Верховного совета РСФСР...
Да, и депутат... Что живет в простом общежитии...
Ну, да, Виктор Иванович в твоем общежитии живет... Или ты в его… И ему уже дважды выделяли квартиру. А он отдавал её. Первый раз парню из бригады. А второй раз – семье с первого прорабского участка. У них, говорит, дети, им жильё нужнее... А я один, мне хватит и койки в общежитии...
Вот он такой, наш Лакомов! И мне, как и ошеломлённому Кудакову, пока не верится, что бригада, в которой работаю я – бригада Лакомова. Всех, кто в ней работает, называют игирменскими мужиками. Игирма – это предыдущая станция нашего строительно-монтажного поезда. При переезде на новое место число работающих сокращается не меньше, чем наполовину. Осваивать необжитые места едут ещё не обремененные семьями, домашним хозяйством молодые люди. С некоторым беспокойством наблюдают они за всесоюзной шумихой, поднятой вокруг привычного им дела. И шарахаются от наводнивших поселок корреспондентов. Да и сами корреспонденты утрачивали всякий интерес к человеку, если на вопрос «Вы не из комсомольского отряда?» - слышали лаконичное «нет»… Несмотря на свою всесоюзную известность, сторонится прессы и сам Лакомов. Подозреваю, меня он принял в коллектив, потому что не успел узнать, что предыдущим местом работы у меня было краевое радио. Но здесь уже, в Звёздном, успел понюхать магистрального пороха – на 519 пикете. Слух о нашей бригаде до Виктора Ивановича всё-таки дошел. Тогда… спасибо тебе, дорогая …труба – хорошую службу сослужила! И на мой фотоаппарат Лакомов поначалу внимания не обратил. В день прихода первого поезда, оглядев свою бригаду, он засмеялся:
- Фотоаппараты есть. Фотографий нет…
Год назад я и мысли не допускал, что могу работать у знаменитого бригадира. Полгода – стал иногда подумывать, как о далёкой перспективе. В три месяца назад подошел к Лакомову. И он негромким глуховатым голосом сказал: «Выходи завтра». Теперь Герой, командир знаменитого отряда, депутат и т.д. и мой бугор – это один человек, который совершенно не соответствует привычным представлениям о людях перечисленных званий и должностей. Его стихия – работа. И чем больше времени она у него занимает, тем лучше у него настроение, тем охотнее он общается с людьми. Вне работы он, как рыба, выброшенная на берег – трепыхается, шевелит плавниками, глотает воздух ртом… Он готов замереть, раствориться в окружающей среде, чтобы его не видели, не узнавали, что это он, Лакомов – и есть лакомый кусочек для всяких хищников-корреспондентов…
В поселке я освоился и, кажется, прижился. Этому поспособствовал комсомольский секретарь Гриша Верхотурцев. Он смекнул, что проблему фотографий на комсомольские документы можно решить на месте и не надо отсылать каждого комсомольца в городскую фотографию. Мне выделили под фотолабораторию вагончик, из которого жильцы переселились в квартиру в брусовом доме. Теперь в свободное время я могу печатать большие снимки для фотовыставок. Конечно, работать, как обычный фотокорреспондент, я пока не могу – должность в Звёздном у меня другая. Но с «Зенитом» не расстаюсь и в рабочее время. Снимаю урывками на перекурах, по пути на работу, после работы… Основная моя работа – выравнивать, приводить в порядок уложенную прошедшей зимой железную дорогу.
К процессу укладки, который в прессе вызывает целую эйфорию, сами путейцы относятся более чем сдержанно. Всего-то делов: бросить звенья, наживить нитку… Это не самая сложная в транспортном строительстве операция… А вот когда первые весенние лучи чуть прогреют насыпь и полотно дороги, как море под свежим ветром, начинает волноваться, для путейцев наступают горячие деньки... Это только в новой песне, без которой сейчас редкая передача любимой радиостанции «Юность» обходится, «…дорога железная, как ниточка тянется...» Поэт, очевидно, смотрел с высоты привокзального перрона. Оттуда – да, рельсы, как струночки... Кажется, тронь их – и над шпалами-штоками железнодорожного грифа польётся зажигательная мелодия...
Но наша магистраль сегодня, если и ниточка, то короткая и ненатянутая... И если она и звучит, то очень уж монотонно и невыразительно. Задача бригады, как у настройщика фортепьяно – натянуть рельсы так, чтобы они издавали нужные колёсам локомотивов и вагонов звуки, которые в пути сольются в любимую нами мелодию – звонкую, ритмичную, весёлую. Чем быстрее помчаться здесь поезда, тем оптимистичнее будет звучать эта музыка…
Первое время я хватался то за лопату, то за путейский молоток, даже на шпалоподбойку замахивался... Но шпалоподбойка даже не второй – это третий шаг на пути к путейской профессии... А начинать надо, как и любому рабочему, с самого древнего строительного инструмента одноковшового «экскаватора» ЛШП-1 – лопаты шуфельной, путейской. Шпалоподбойки, домкраты пойдут в ход через день-другой... Но иногда момент этот наступает сразу. Кто-то заболел, не вышел на работу, закрепленный инструмент освободился…
И я схватил шпалоподбойку.
Юра Гуляев посмотрел на меня с некоторым изумлением и сочувствием.
Ну, что ж, Егор, пробуй... Посмотрим, как в нашей «тройке» будешь «пахать»…
Мне все больше нравится этот симпатичный человек. Как и его знаменитый тезка Юрий Гуляев, наш Гуляев любит петь. На бригадных вечеринках берет гитару и поет о туманах, дальних станах, морских просторах. И, конечно о наших таёжных сопках и ночных кострах. И мы затихаем, слушая его негромкий красивый баритон – поёт Юрий Гуляев! Но, несмотря на свою звучную песенную фамилию, он в бригаде самый, пожалуй, молчаливый. Впрочем, кого можно назвать многословным, так это Славу Когуня. Он высокий, сухопарый и сутулится, как лось горбатый! Он взглянул на меня недоверчиво, исподлобья, но на этот раз ничего не сказал – только ...рублём «одарил». Вскоре я понял, что у него таких «рублей» много припасены на всех и на все случаи жизни... Он никогда никого не хвалит, на новичков смотрит исподлобья, делает язвительные замечания, нравоучительные инструкции из него сыплются, как манна из рога изобилия…
«Тройка» на параллельном рельсе – Чернов, Туктаров, Педаш – это уже другая «бригада». Я с некоторым нетерпением пошевелил шпалоподбойкой. Лакомов одобрительно улыбнулся и махнул рукой.
Славка, заводи «жэзку».
В обязанности голубоглазого круглолицего Славки Молчанова входит заводить электростанцию, следить за натяжением генератора и вовремя подталкивать за путейцами платформу с «жэзкой», чтобы провода не затрудняли маневры бригаде. На эту должность Славка, можно сказать, сам себя и назначил. Чуть забарахлил какой механизм, он уже подбегает, прислушивается. А если что сломалось, он, не дожидаясь команды, разбирает, находит поломку, исправляет её... Есть у Славки и смежная специальность: «машинист» одноковшового экскаватора. На одну-две минуты оторвётся от аппарата, бросит несколько лопат щебенки и снова возвращается к «жэзке».
И «жэзка» подаёт голос – заводит свою привычную монотонную песню.
А в первые мои дни в бригаде «жэзка» выла, рычала, ругалась, обзывала меня нехорошими словами. Мало того, что этот железный эксплуататор приковал меня к рельсам и шпалам, как цепью, прочным электрическим кабелем. Он ещё и погоняет меня этим кабелем! Наша «барыня-«жезка» восседает в собственной «карете» на небольшой платформе с маленькими железными колесиками. Мы, как кони, впряжённые в железную колесницу, натружено тащим её цугом.
Бригада – это копьё, а её наконечник – бригадир. Он сверкает где-то впереди белым верхом своей фуражки. Недалеко от того места, где глаз в течении дороги выхватывает неровности, наконечник втыкается в рельсошпальную решётку. Провалы образуются потому, что отсыпка велась зимой, и насыпь была плохо уплотнена. Могут сотворить байкало-амурские волны и сами путейцы, если в одном месте поднимут звено на сантиметр ниже, в другом выше. Но есть бригадир. Он показывает нам точки, где надо устанавливать домкраты... А сам припадает к головке рельса...
После первых минут работы на шпалоподбойке я понял, почему на меня с удивлением и какой-то жалостью посмотрел Гуляев. Он точно знал, что на нашей реке, где-то под шпалами, гуляет большая рыбина. Она только и выжидает момент, чтобы схватить наживку, которая притаилась на кончике моего инструмента. Сейчас она заглотит не только наживку – всю мою «снасть» и в своей поплавковой жилетке кану в черную щель между шпалами, как кусок щебенки, и я ...
– За свою ли песню берешься, парень? говорил взгляд моего товарища. А ну не вытянешь верхние ноты, пустишь «петуха»?
Еще и получаса не прошло, а уже чувствую – всё, меня моя «тройка» понесла по кочкам! Руки, ноги, тело одеревенели, во рту всё пересохло, и я вот-вот рухну, как подгнившее у основания дерево... С ужасом чувствую, что вчистую проигрываю свой самый первый магистральный раунд, и жду спасительных слов бригадира: «Слава, глуши «жэзку», – как боксёр финального гонга... Только бы не упасть!
Если вы, уважаемый читатель, никогда не видели инструмент путейца, легко можете его представить, вспомнив трафарет на электрической будке, на столбах линии электропередач: «Не влезай – убьет!». Верхняя часть шпалоподбойки, за которую держусь, очень похожа на велосипедный руль. Нижняя часть с угрожающей стрелой – это укороченная узкая лопатка, которой и заталкивают щебенку под шпалы. Главный узел конструкции перекладина «зигзага». Именно она превращает инструмент в разъяренного быка. Здесь расположен электродвигатель. Когда на «жэзке» включают генератор, шпалоподбойка издает агрессивно рычащий звук и начинает вибрировать. Тряска ощутимо передается на руки, не спасают и амортизаторы, установленные на ручке. Инструмент из простого строительного механизма превращается в свирепого быка. Он мгновенно припечатывает меня к рельсошпальной решетке Я качаюсь, как выпавший из зрительных рядов на арену матадора зевака – бык начинает терзать меня «рогами».
Ты что ширяешь, дырки дырявишь, кричит Когунь. – Это тебе не огород железная дорога! Ты её туда ласково, как шайбу, загоняй... Вот так, учись, пока я живой...
Когунь показывает движение. У него получается ловко и даже как-то изящно, словно он, хоккеист, а в его руках легкая клюшка. Я горблюсь, давлю изо всех сил на ручку, пыжусь повторить движение, но щебенка от острия инструмента кидается врассыпную, как стая воробьев от ястреба. Если какой камешек и попадает под шпалу, то потому, что ему, бедолаге, некуда деться… «Бык», точно, задался целью немедленно выбросить меня из рельсошпального пространства... Неимоверными усилиями я удерживаю его.
Ломят шея, поясница, в глазах темно. Мокрые волосы застилают глаза. Капли пота срываются на рельсы и крупными пятнами расходятся по металлической поверхности. Кажется, сейчас у меня отвалятся руки! Лоб горячий, а выступивший пот почему-то совершенно холодный...
А Когунь опять покрикивает:
Не отставай, Егорище…... Это тебе не «фотки» печатать.
Впрочем, «тройка» все же мне не допускает, чтобы я вместе с частью балласта закатиться под шпалу и на этом завершил свои непроизводительные магистральные потуги. И Гуляев (чаще он), иногда и Когунь перебрасывают свои подбойки через рельс, обрабатывают мою сторону, тем самым подтягивают к себе...
Не знаю, чем бы закончилась эта стартовая гонка. Помощь пришла с той стороны, с которой не ждал... Лакомов, всё время маячивший где-то впереди, вдруг оказался у нашей «тройки». Взглянул на мой инструмент и решительно повернулся к Молчанову.
– Славка, глуши «жэзку». А ты, Когунь, куда смотришь?
- Что такое, Иваныч?
- Для чего болты на ручке?
- Чтобы по росту регулировать. У меня всё отрегулировано...
- Я не про твой инструмент... Он откуда знает, что ручку надо поднять? Эй, Славка (уже Молчанову), дай ключ на двенадцать!
Когда электростанция снова заработала, мне показалось, что моя рельсошпальная зависимость ...закончилась! Теперь корпус я держу прямо. И в технике владения инструментом обозначились изменения. Достаточно перебросить подбойку в следующий рельсошпальный ящик, как механизм самостоятельно начинает вгонять щебенку под шпалу. Дополнительные усилия почти не требуются!
- Ну, что, так лучше? - не забыл, проходя мимо, остановиться Лакомов. При этом он укоризненно посмотрел на Когуня, но тот сделал вид, что не замечает бригадира. Всё внимание своё сосредоточил на исчезающей под шпалой щебенкой...
- Ладно, - сказал Лакомов, - берём ломики.
«Жезка» умолкла, и вся бригада переключилась на рихтовку. Когунь, когда мы оказались рядом, прошептал:
- Чтоб был пузырь. Мне и моей «бригаде»... Мы заглянем в твой вагончик вечером…
В ту ночь я спал, как убитый. Мне снился выгон за околицей нашего села, на который пасся скот, и бык, который, завидев человека, немедленно бросился на меня. Я убегать... А тут забор – бежать некуда. Я в ужасе оборачиваюсь. Но быка нет, ко мне тянется ласковый маленький бычок. Он норовит лизнуть мою руку... И, кажется, лизнул...