Мне пофигу, что он старый,
– мудреть буду в дряхлый профиль.
Мне пофигу, что он ссаный,
и спал на нем Мефистофель.
Мне пофигу его голос,
скрипучий, как сучья в раму,
и в складках шагрени волос,
поверьте, – совсем не драма.
В крови он чужой, так что же,
не целка, оно и ладно…
С клопами, на сальном ложе.
Вам – стремно, а мне – отрадно.
Плачу я двойную цену
за этот задротный «гамбург»,
мамаша, готовьте сцену
и, лапником, шлейф фиалок.
Нежнее, старик угарный,
и, правда, на ладан дышит.
Не смейтесь, он антикварный!
– Но чувствует, видит, слышит!
Он – белка моих горячек!
Париж, на вогнутых ножках!
Перина любовных стачек!
Симфония «пять» на ложках!
Моя хирургия будет
его последним оргазмом.
Не в теме кто – пусть осудит,
смеясь над садо маразмом.
Сжимая в томление скальпель,
дышать почти перестала,
надрез …и кровавых капель
окутало покрывало.
Родство на крови – знакомо!
В разбое погрязли предки.
Ах, как мне теперь багрово,
в сераля говенной клетке!
Ах, как мне теперь победно!
чумно! хохотно! воздушно!..
Ужели грядет свобода?
– Как на сердце пьяном – душно!
Шкатулочка. Где же ключик?
– Мой цимес! грудная жаба!
Записка, дар нежных ручек,
– писала, конечно, баба.
Цыганистый почерк – свистом.
«Прадедушка был болваном!
Рыжье он сдал коммунистам,
И вдаль ушел за туманом.
След в след уходили строем
все мужики из рода,
вились за туманом роем,
- не видно в тумане брода.
Уйдешь и ты за туманом,
до срока тебе, до срока…
Пугать прохожих наганом
велит большая дорога».
Ах, клопик, ****ово днище!
Пирует кровавой рвотой!
Прабабка была ****ища,
а я весь век за работой!
Мне пофигу эти туманы!
Уж лучше в тайгу кедрачить!
По исполинам сибирским
волшебной клюкой херачить!
Гешефтов и цимесов лажи
- смердящи, воняют кровью,
мне похую предков блажи,
я лучше ржаного, с солью…