ЕМЕЛЯ И СТРАХ.
СКАЗКА.
Осень, - ясную, златокосую, -
бЕлы лебеди горбоносые
над зеленую елку разлапистую,
за сурмяную горку лопатистую
уносили вдоль струйки синей
на размашистых крыльях сильных.
Уставали на полдороге.
Ночевали на черном пороге.
ПоутрУ, только солнце большое
рыбьей вскинулось чешуею
из холодных глубин КатУни, -
обувалися в красные чУни(1).
И тянулися за горизонты,
как эмали лазурные, тонкие.
В скором времени, вЕтры артельные
дружно деревца корабельные
заметали снегами сыпучими.
Только часты верхушки колючие,
точно колья, торчали в сугробах.
Под сугробами, в тесных берлогах,
мирно спали медведи косматые
и сосали каждый - по лапе.
Во низовьях равнины завьюженной
стужа шастала неуклюжая,
да стоял сизый дым над избою,
точно хвост у кота, - трубою.
Меж снопами, под старою стрехой(2),
зимовал воробей в прорехе.
А в сенцАх - пахло жирными щами
и пшеничными калачами.
Рдели маками в печке глиняной
жаровые полешки длинные...
* * * * *
Сквозь окошечко запотевшее
c крестовиною потускневшею
зенки пялит Емеля ПЕлюшкин
на размилые сердцу Емелюшки, -
что примерзли к земле санЯми,
поймой(3), баньками и плетнями.
Вот на взгорочке, снегом прикрытом,
рядом с дЕревцем, мохом подбитым,
зрит Емеля совсем одинокий
куст калиновый, - невысокий.
Ветки голые низко гнутся.
Кисти красные виснут густо.
В каждой гроздочке - да по пагодке(4).
В каждой башенке - да по ягодке.
Птица дивная, - в крае суровом
на песчанных террасах сосновых
ни ребенком, ни диким зверем
не замеченная доселе, -
на жердине сидит калиновой.
Хвост струится пером малиновым.
И сверкают глаза зеленые,
точно камешки ограненные.
Птица пАгодки да порушила.
Красных ягодок да откушала.
И теперь на зобастом горлышке
теребит золотые перышки.
От окошечка запотевшего,
с крестовиною потускневшею,
отступал Емелюшка чинно.
Одевал тулупчик овчинный.
Как кузнечик во хвощ(5) высокий, -
скОком впрыгивал во глубокие
нОвы валенки со галошами(6), -
толстокожими кашалОтами.
Как девченка, во шаль пуховую
крепко кутал головку бедОвую.
Махом брал решето на полочке.
Лез без спросу на белый взгорочек.
Ноги в валенках спотыкалися.
Хлопья снежные набивалися
в рукава, козьим мехом подбитые,
и в карманы, к бокам пришитые.
Нос замерз. Затвердел подбородок.
Щеки стали белее сугробов...
Куст калиновый уж недалЕко -
да трещит морозец, как сорока.
Зачастил Емельян по склону.
Склон сверкал, точно бивень слоновый
меж холмами лесистого кряжу
неолитового пейзажу.
Как Емеля к кусту приступился -
так под снегом обрыв открылся.
Потянулся за ягодой мерзлою.
Скувыркнулся на дно колодою...
Стало солнце с горою вровень.
Осветило лучами корень,
что бежал по стене отвесной
перекрученной лентой древесной.
Вылезал Емельян из сугроба -
только каменная утроба
шароглазой совою заухала,
кошкой дикою замяукала.
Озирался на пень испуганно:
кабы не было бОльшего хУда.
По базальтовой глыбе взбирался.
За покрученный корень брался.
И карабкался по скалистой
лысой стеночке прямовисной.
Да силенок ему не стало.
(Видно, каши ел манной мало).
Потому и повис над пропастью
со завидною нонче кротостью, -
как наживка на жилке бараньей
над зубастою пастью пираньи(7).
Тут Емеля совсем отчаялся -
и зачем на калину позарился?
Потерял решето ольховое.
Обронил рукавички пуховые.
Это, что еще??? Корень потресканный -
и не корень, а палец древесный
на длиннющей руке сухощавой.
Та рука Емельяна над ямой
держит крепко, - как дедка репку.
Тянет кверху, - как рыбку лЕска.
А как скоро Емеля валенками
твердо стал на подошву каменную
над базальтовой ямой злосчастной
в двух шагах от калины красной -
так рука, точно корень, корявая
отпустила ладошечку малую.
Палец когтем кривым, - медвежьим, -
поманил через старый валежник(8)
Емельяна тропою тайною
вдоль ущелья с резьбою наскальною.
* * * * *
Из-за сломанных веток еловых,
из-за сваленных бревен сосновых;
из-за облачка перьевого,
из-за солнышка ледяного, -
страх глядел на Емелю соловою
кобылицею многоголовою.
Перетрусил мальченка на взгорочке.
Только зрит он : по настовой корочке
мягкой поступью оленухи
с гор, где Издавна селятся духи,
вниз спускается женка скуластая.
В пИмах(9) волчьих. Нога голенастая.
На головке - треух(10) из лисицы.
По хребту - две тугие косицы
так скользят, как ужи ручные, -
братья-пОлозы смоляные.
На груди индевЕют распахнутые
пОлы шубки ее ондатровые.
Через талию - пояс кожаный
на весУ держит медные ножны, -
из которых торчит отточенный,
с толстым лезвием нож охотничий.
У плеча при ходьбе качается
тупоносый колчан из заячьей
бЕлым-беленькой шкурки сдвоенной, -
со хвостатой стрелой заговоренной.
Женка молча к Емеле подходит.
От соловой кобылы уводит.
* * * * *
Как во стАрой гряде лесистой,
как у сАмой земли каменистой,
затряслася гора меж гОрами.
И открыла ворОта кованные.
Как ворОтички первые - медные.
Как вторые - ужЕ железные.
А как третьи ворОта, ворОтички, -
да серебряные обе ствОрочки.
С золотыми со свет-колокольцами.
Колокольцы с хрустальными звОнцами.
Держат их, точно гроздья калИновы,
в клювах птицы с охвОстьем малиновым.
Тая женка, что смоль, - чернокосая, -
как разрезами глаз, - чуть раскосая, -
над Тайгою стояла РадЕтельницей.
Над Емелею стала ВладЕтельницей.
Как врывался холодный ветер
через двое ворОт во третьи.
И входил Емельян во глубокий
терем каменный, не высокий...
На столе голубела дорожка(11).
У печи выгибалася кошка.
Саблезубая кошка пятнистая, -
Рыжа шерстка, что шЕлки, волнистая.
Емельяна не замечала.
Об-пол сильным хвостом стучала.
Терлась рыжим о печку боком -
не пускала ко лавке(12) широкой.
В скором времени, женка скуластая
завернула Емелю вихрастого
в шкуру волчью, с белесой подпалиной.
Напоила вкрутую запаренным
горьковатым настоем таежным
(то, что всякому с холоду, дОлжно).
Вот Емеля под шкурой согрелся.
Точно девка, лицом раскраснелся.
На скамью потихоньку вползал.
Женку запросто окликал...
Да-к, пошел околесицу несть:
"Почему ты такая есть?
Кто сама-то? Меня жалеешь...
А почто обо мне так радеешь?
Греешь шкурою, - со подпалиной,
поишь чаем, - вкрутую запаренным?..".
А жена по светелке похАживат.
На Емелю молчком поглЯдыват.
Медны ножны и пояс снимает.
Свой колчан на косяк(13) цепляет.
Раздевает ондатрову шубку -
выдыхает, что вдох, - голубку.
Сизу горлинку, горлушку мАлую, -
словно сотканную из туману.
Онде горлушка, как токует,
как Емеле на ухо воркует:
"Гули - гули, ладушко, мал дружок...
Гули - гули, рыженький вихорок.
Гули, рыжий, кольцами завитой.
Гули, рыжий, с медною, со искрОй.
Аль не видишь, ладушко, что жена,
яко белорыбица та, - немА.".
Сиза горлинка, горлушка смелая,
на ладонь ко Емеле села.
Подносил Емельян сразу
голубицу на Уровень глазу.
Да дивИлся, - на птицу глЯдючи, -
прядки медные пучками прЯдучи.
Заводил разговоры обычные.
Задавал все вопросы привычные:
"Не болеет ли женка с горя?..
Может, надо из синего моря
длинный ус ей достать китОвый?
Али зуб принисти тигрОвый
из суровой тайги уссурийской?
КамфарУ(14) из смолы ионИйской?..
Дабы женка от лютой напАсти
исцелилася, яко причастием.".
Сиза горлинка мелки перышки
стеребила на звонком горлышке,
да головкою закачала.
Емельяну, однак, сказала:
"Не поможет тут ус китОвый.
Не поможет и зуб тигрОвый.
Ни тебе камфарА ионИйская.
Ни амбрОзия(15) олимпийская...
Кабы склАдень(16) дастал ты зеркальный,
перевитый узором сусальным(17).
Как три створочки - лепестками.
Дивны скобочки - стебельками.
Как размером тот складень - с ладошку.
Открывается, яко окошко.
Обе ставенки боковые -
в бронзе зеркальца голубые.
По серЕдке мерцает чистое
плЕсо-зеркальце серебристое.".
Емельян у стола покрутился.
К сизой горлушке пОворотИлся:
"Где искать мне тот склАдень зеркальный,
перевитый узором сусальным...
Во морях-окиянах глубоких?
Во расщелинах гор высоких?
Во болотных трясинах ползучих?
Аль во чащах лесов дремучих?..".
И ответила горлинка мАлая,
словно сотканная из тумана:
"Как-то слышала я во дубраве,
(старый ворон на ветке картАвил),
что стоит под горою разбитой
во бадАне(18) курган разрытый.
Кости вОлки давно изглодали.
Упряжь конскую вЕтры порвали.
А как дождички неживою
на курган пролились водою,
гору крЯжистую подтопили,
яму чЕрну до крАю налили, -
так по склону гора облысела.
И жена тот же час онемела. -
В этом месте голубка премАлая,
та, что сотканная из тумана,
отвлеклася на кошку дикую.
(Кошка рядом тихонько рыкала).
Хвостик веером распускала.
Звонким голосом продолжала. -
Много лет под корнями бадАна
на горбатой спине кургана
дивный склАдень тускнел узором.
Да навершие сняли вОры.
СклАдень дождички в речку смыли.
Во болОтичках схоронили.".
Саблезубая кошка пятнистая, -
рыжа шерстка, что шЕлки, волнистая, -
в разговоры без спросу влезала.
Кое-что от себя добавляла:
"Как достать, да-к никто не знает.
Только рАзно зверье болтает...
Будто дивный тот складень зеркальный,
перевитый узором сусальным,
да тому, кто посмотрится в чистое
плЕсо(19)-зеркальце серебристое,
кАжет ясно, как склоном безлистым
разбегается речка волнистая.
КнИзу катится меж валунами.
Растекается рукавами.
Коли кто в голубую стремнИну
да войдет, и в пучине не сгинет, -
тот узрИт, как уходят под воду
за былыми - грядущие годы. -
А тем временем, горлинка смелая
со ладошки легко слетела.
Рыжей кошке уселась на мАковку.
Заглянула в ушнУю ей рАковину.
Стала клювом колючки тернОвые
доставать меж шерстИнок шелкОвых.
Кошка только хвостом размахивала.
Да Емеле без спЕху рассказывала. -
ЗнАмо, складень достать непросто.
Место гиблое. ГнУсу дОста(20)...
И на страже - кобыла соловая(21),
страхолюдина многоголовая.
Кто она и откуда - не знает.
Всех железным копЫтом лягает.
Как ходить под седлом - не ходит.
Как водить жеребят - не водит.
Столько ест - чуть живот ей не лопнет.
Столько пьет - чуть с икОты не сдохнет.
А заржет - и пойдут камнепады
оббивать облысевшие грЯды...
Замотает вдруг гривами блеклыми,
яко теми конОплями мокрыми,
и сметет с небосклона покатого
солнце, звезды и месяц рогатый.
Кобылицу лишь тот одолеет,
кто ее оседлАти сумеет.".
Тут Емеля вихры топорщил.
Тут морщины на лобике морщил.
Да ходил по светелке - разгуливал.
Да болтал без умОлку - раздумывал:
"Может быть, на большой кобылице
я смогу без седла прокатиться,
как на том стригунЕ молОденьком
со подстриженной гривою ровненькой?..
Видит Бог, я его боялся
до тех пор, как верхОм пробежался...
А быть может, домой воротИться,
да седло для большой кобылицы
во сарае повЫбрать меж жесткою
чуть потертою сбрУею толстою?..".
И пока Емельян прикидывал,
как кобыле ему подмигивать,
дабы ей заскочить на хребтину
аль закинуть седло на спину, -
рядом стала жена чернокосая,
что разрезами глаз чуть раскосая.
Рядом стала и так стояла.
Да седЕлко в руках держала.
Как из кожи седЕлко, из Яловой.
Как на лУке с царапиной мАлою.
И подпрУги на нем ремЕнчатые.
И железные дужки стременчатые.
НОвы пОтнички все шелкОвые.
Бахрома, что косички плетЕнные.
Как отдельно - узда серебряная,
со блестящими блЯшками медными.
Брал Емеля на плечи седЕлко.
Клал в овчинный карман немелкий
филигрАнну уздУ серебряную
со блестящими блЯшками медными.
Подле женки скуластой топтался.
Во все стОроны озирался:
"Как пойду прямиком на север -
так упруся во тундру серую, -
с низкорослой березою скрюченною,
со ползучим лишайником кучами...
Как пойду супротИв - на южную, -
ледяную вершину простуженную,
так упруся в высокие скалы,
аль в ледник по-над озером талым...
Как пойду я на запад - так скОро
окажуся в бору сосновом, -
где скрипят деревА корабельные,
да гуляют ветрЫ артельные...
А пойду на восток - как тОтчас
окажусь на болотных кочках, -
где краснеет меж мерзлыми мхами
клюква кругленькими бокАми!".
Женка времени не теряла.
Тупоносый колчан снимала.
Доставала со шкурки сдвОенной
тую стрелочку заговоренную.
Через комнату проходила.
Ко ворОтичкам выходила.
Быстру стрелку на жилку накладывала.
Бычью жилку на лУке натягивала.
Через двое ворот во третьи
вырывался холодный ветер.
Как хватал тую стрелочку ровненькую,
словно прутик вербОвый, тоненькую...
Расплетал бахрому на пОтничках...
Уносил быстру стрелку в болОтичка.
Как косички у женки тугие
обернулись ужами живими.
Как сползали по спинке на твердую
каменистую землю неровную...
ЧЕрны пОлозы(22), братья срОдные,
путь-дороженьку прямоходную
меж камнЯми Емеле показывали.
Со устУпа легко соскальзывали...
А Емеля с женой не прощался.
В путь-дорОгу, как есть, пускался.
Выходил за ворОта кованные.
Заходил во кедровник под гОрами.
Сиза горлинка, горлушка малая,
словно сотканная из тумана,
за Емелею слЕдом летела, -
прямо в спинку ему смотрела.
Саблезубая кошка пятнистая, -
рыжа шерстка, что шЕлки, волнистая,
за голубкой трусцой бежала.
Знать, тылы от волкОв прикрывала.
* * * * *
На зеленый кедровник игОльчатый
белый снег выпадал стекольчатый
и сидел на большущих лапах,
как промерзлая нАсквозь папаха.
Шел и шел за ужами Емеля.
Под тулупом лопатки вспотели.
Сиза горлинка поотстала.
Сиплым голосом так сказала:
"Подлечу я ко той кобылице.
Попрошу ее угомониться.
Знаю только, слова незримые
тоже силу имеют львиную...
А смогу усладить красивыми
ухо лошади ре-чи-та-тИ-ва-ми, -
поубудет в соловой нОрову,
во уздечку засунет голову.".
Саблезубая кошка пятнистая, -
рыжа шерстка, что шЕлки, волнистая, -
дротянЫми усами качала.
Да голубке в ответ ворчала:
"Птичка мАлая, яко бАит(23).
Кобылицы, видать, не знАит.
Это кто же видАл, чтобы голосом
отсекали от корпуса головы!..
Я стеречь кобылицу стану.
Я со крУпа ее достану.
ОчерЕдно на шеях повиснув,
срежу головы лишние быстро.
Острым зубом под верхней губою,
яко сабелькою кривою...
Это кто же слыхал, чтоб кобылы
зверю хищному холочку мыли!".
Слушал птичку Емеля бойкую.
Слушал кошку Емеля ловкую.
Круглым личиком розовым хмурился.
Под седЕлком ужЕ сутулился.
Бормотал себе в нос невнятно, -
дЕскать, мне тут не все понятно, -
"Коли толстая кобылица
не послушает голубИцу...
Коли кошке не выйдет головы
острым зубом отсечь здоровые...
Как мне быть, ведь узда серебряная
лишь одна, хоть и с блЯхами медными?..
КАбы мне да узнать на которую
одевать ее следует голову..
КАбы знать, кАбы знать, кАбы знать...
Как узнать, как узнать, как узнать???".
Медны бляшки в кармане позвякивали.
Емельяну согласно поддакивали:
"КАбы знать, кАбы знать, кАбы знать...
Как узнать, как узнать, как узнать???".
А тем временем, черные полозы
вдоль ложбины утюжили полосы.
Уводили Емелю прямЕхонько
по тугой колее ровнЕхонькой
к солянОму карьеру обрушенному
со пластОм, яко коржик, надкушенным.
* * * * *
СолянЫе копАленки старые
утопали в сугробах дырявых.
На февральском морозе скрипучем
замерзали соленые кучи.
А на их белоснежных макушках
леденела фигУрная стружка.
Диво дивное, кучи дикОвинные
обернулися бабами полными.
Кучерявыми, пышногрудыми,
все толстухами белозубыми.
Бабы тИи над бочкой столпИлися.
Меж собою ругались и злилися.
Затянулся Емеля поясом.
В тыл к старухам зашел безбоязно.
Боком втиснулся мЕжи бАбами.
Стал со бочкой дощатой рядом.
Видит - бочка из дуба морЕного,
со шестью обручами черненными,
(и войдет в нее ведер сорок
квасу хлебного или рассолу).
Злые бабы бугрились, что трАверсы(24).
Бочка бабам чинила кАверзы.
Бочка тая стояла полнЕхонькая
кусковОю все солью белЕхонькою.
(Были сколки в ней с конскую голову.
Были тоже кувалды пудовые.
Были катыши, - всякие разные, -
как кулак аль наперсток портняжный...).
Только-только старухи те злющие
запускали ручищи длиннющии
во полнехоньку бочку дебелую(25) -
бочка чудом пустела мгновенно.
Только лишь пятернюшку последнюю
вынимали из бочки немедленно -
как она наполнялась с горою
белой сОлию кусковОю.
Пригляделся Емеля внимательно.
Зрит - на бочечке свежая вмятина.
(От большого копЫта железного.
Знать, кобыла гуляла здесь прежде.)
ДОски цЕлы, дубок-то - морЕный!
Да серебряный Обруч черненный
под копЫтом тяжелым поддАлся.
Перемерз на морозе. ПорвАлся.
В прохудившемся месте дощЕчки
норовят поломать поперЕчник(26)...
Бабы Оного не замечают.
Друг на дружку по-бабьи лают.
Тут Емеля седЕлко снимает.
Онемевшую спину ровняет.
И зовет к себе горлинку малую, -
ту, что сотканная из тумана.
Просит птицу для пользы желаемой
успокоить старушек вниманием.
Голубица старух оглядела.
Трижды бабушек тех облетела.
Помахала над ними крылАми...
И толстухи сугробами стали.
Лишь огромны глазищи открытые
на Емелю глядели сердитые.
* * * * *
Запрокинул Емеля голову, -
а на небе кузнец машет молотом.
В гОрне просинь, как уголь, сжигает.
ОблакА, как мехи, раздувает.
КрАсно солнце лучи ребристые,
словно пики кует искристые.
- Ясно солнышко, свет-ЯрИло!
Глянь, кобыла копЫтом разбила
тонкий обруч, по вЕрху черненный,
обжимающий бочку влюбленно...
Ясно солнышко, свет-Ярило,
перекуй ободок, сделай милость.
Может, бочка оставит нервничать.
Может, вовсе забудет вредничать?..
Красно солнышко, медна грива,
бочку пламенем охватило.
Через облако перегнулося.
Вмиг до обруча дотянулося.
Тонкий обруч, копЫтом - сломанный,
загорелся, как жгут соломенный.
Серебро до белА раскалилося -
по разбитому месту срастилося.
И порожняя бочка дебелая
тОтчас солью наполнилась белою.
А Емеля стоит - не шолОхнется.
А Емеля глядит - не всполОхнется.
КрАсно солнышко в ус горячий
добродушно улыбку прячет.
И берется за лучик ребристый
дАбы выковать пику искристую.
Как Емеле, что девке на Масленице,
надоело у солнышка ластиться,
так просил он ту горлинку малую,-
яко сотканную из тумана,-
обмахнути сугробы глазастые,
дабы бабы очнулись рукастые.
Сверху горлушка поглядела.
Кучи белые облетела.
Помахала над ними крылАми -
и сугробы толстухами стали.
Кучерявыми, пышногрудыми,
злыми бАбами белозубыми.
Не успел Емельян и разу
подморгнути старухам глазом,
как бабулечки бочку схватили.
Влево-вправо ее поносИли.
И повЫбрали, с горкой, полнЕхонькую.
И оставили, с носом, пустЕхонькою.
Разбежалися по копАленкам.
Разобрались по шахтам стареньким.
Во пустые стволы глубокие
из ладоней в горстЯх широких
высыпали ту соль, не жалели,
дабы залежи не скудели.
Потому как старухи те здобные
были все поварихи проворные.
Век за веком тайгу кормили.
Верно женке скуластой служили.
* * * * *
Емельян, да-к, всему дивИлся.
Брал седЕлко. Тихонько молился.
Гладил кошке прямую хребтину.
След искал двух ужей вдоль ложбины.
ЧЕрны пОлозы, братья срОдные,
путь-дороженьку прямоходную
меж снегами, как есть, потеряли.
И, свернувшись в калач, выжидали.
Бочка обруч в улыбку вытЯгиват.
К разговору Емелю вымАниват :
"Ой ты гой еси, ладо мал дружок,
наперед скажи мне свой порожок.
Как высокий он, белокаменный,
али невысок, глинноставленный?
Не избы ли он, не крестьянской ли?
Не хором ли он, не мещанских ли?
Не дворцов златых он не царских,
али куполов христианских?..
Сам откУдова и куда идешь?
И зачем седло на себе везешь?".
Говорил Емеля учтиво.
Отвечал Емеля правдиво :
"Мой-де порожОк глинностАвленный,
нИзок-не-высОк всеми знАванный.
Мой-де порожок не мещанский.
Мой-де порожок христианский
той богатой избЫ крестьянской,
что не знает налога царского.
Потому как стоит на краЮ земли, -
не доплыть туда, не доЕхати.
Родом сам из деревни Емелюшки.
Прозываюсь Емеля ПЕлюшкин.
И до этой минуты изменчивой
на болОтичко шел вековечное,
чтобы склАдень найти зеркальный,
перевитый узором сусальным.
Да вартует(27) его соловая
страхолюдина многоголовая.
Вот хочу кобылицу прегрубую
обучить обхождению лЮбому.
Оседлать ее хочется гонор,
обуздать ее хочется норов.".
Во ответ ему бочка дубовая
да шестью обручАми черненными
завращала движеньем проворным
на расточенной талии полной, -
как гимнастка тяжелого веса
олимпийского чудо-замеса.
Завращала, взметнулася "ласточкой"(28),
"мостик"(28) выгнула, вышла в "арабское"(28)
и вкатила Емеле под ноги,
словно мячик, кусок белой соли.
Сосчитав свои сердцебиения,
так сказала без тени сомнения :
"Каждый вечер, лишь месяц рогатый
зависает на небе покатом,
из-за согнутой ели столетней,
покалеченной молнией летней,
появляется восьмиглавая
кобылица с глазницами впалыми,
что ночами не спит - гарцУет,
стережет болотА - вартУет.
Как приходит - сугроб высмАтриват,
греет боком - ручей вытАпливат.
Выпивает талую воду.
Выбирает еще сугрОбу.
Долго ищет под снежными кучами
дИвны россыпи соли сыпучей.
Кобылица - большая сластена,
любит очень конфетки соленые".
На пол-слове тут бочка запнулася.
На пол-мысли уже повернулася.
Сухо досточкой заскрипела,
громко обручем зазвенела, -
привлекая Емели внимание
к шуму-грохоту елей поваленных.
В лес явилася, не спросилася, -
как татарин в избУ , - ввалилася, -
так и есть , - кобылица соловая,
страхолюдина восьмиголовая.
* * * * *
Сиза горлинка, горлушка мАлая, -
яко сотканная из тумана, -
наперед тех голОв вылетала.
Хвостик веером распускала.
Сочиняла куплеты несмело,
повторяла колЕнца умело :
"Ой, лошАдушка, хвост твой пО-земЕль,
хвост твой пО-земЕль, грива пО-колЕнь.
Ты от лютости да не бей ногой.
Да не бей ногой, не тряси губой.
Не тряси губой, зУбом нЕ скрипи.
Зубом не скрипи, Ухом нЕ пряди.
ЛЮбо аль тебЕ жить в глухом лесу,
жить в глухом лесу, мерзнуть нА ветрУ?
Мерзнуть нА ветрУ в лютуЮ пургу?
В лютую пургу грызть сухУ кору?
Грызть сухУ кору на соснЕ кривой?
Запивать кору талоЮ водой?..
Да-к, почЕм тебе, кобылица,
не ходить в узде, не смириться?
Не носить седло, нам довериться?
Не покинуть глушь до метелицы?
Будешь жить в хлевУ, во конЮшенке.
Во конЮшенке, стреха в рЮшике(29).
Стреха в рЮшике,стОйло теплое.
Стойло теплое, двери пОтные.
Двери потные, свет в окошечке.
Свет в окошечке, соль в лукошечке.
Будешь есть зерно со кормушечки.
Со кормушечки, сколько скушаешь.
Сколько скушаешь, трижды каждый день.
Трижды каждый день, в бурю и метель.
Будишь пить сытУ(30) со поИлочки.
Будешь ночью спать на подстилочке.
Да-к, почЕм тебе, кобылица,
не ходить в узде, не смириться?
Не носить седло, нам довериться?
Не покинуть глушь до метелицы?..".
Отвечала кобыла немедленно.
Поднимала на грудь небо бледное.
На дыбЫ во весь рост становилася.
Сердце сильное птицей забилося, -
словно тело покинуть стремилось,
да некстати за кость зацепилось.
Кобылица качнулась, икнула.
Шапку снежную с елки столкнула.
В восемь глоток, как вепрь(31), захрипела.
В восемь ртов, как медведь, заревела.
На передние ноги упала -
под копЫтами твердь застонала.
Восемь страшных голов повернула.
Восемь мышечных шей потянула.
Каждой жилочкой напрягалася -
укусить голубицу старалася.
Сиза горлинка, горлушка малая, -
яко сотканная из тумана, -
хвостик веером собирала.
От кобылы ни с чем улетала.
* * * * *
Как в прорехе лесной - орешник, -
серым белкам большой утЕшник.
Так лозИнка к лозИнке жмется.
Так орех об орешек трется.
Обернулся вдруг куст - Бояном(32), -
в белой шубе, сидящим прямо.
На коленях - крылатые гусли.
Пальцы,кАк длинношЕии гуси,
щиплют пУчками звонкие струны.
Напевает он русские рУны.
Сочиняет, как сАм тОго хОчет,-
так,как зрЯт его стАрые Очи :
"Кошка мягко ступает меж сУмрачных сосен, -
в лапах сосен застряла холодная просинь.
Гнется спинка и сходятся вместе лопатки, -
в белый снег зарываются вмиг куропатки.
Выпрямляются медленно сильные плечи, -
во трущобе смолкает испуганный кречет.
То урчит кошка дикая тихим урчаньем.
То молчит кошка дикая длинным молчаньем.
То шипит, как змея, упреждающим шИпом.
То взрычИт неожиданно яростным рыком.
Хочет криком пугнуть кобылицу.
Да кобыла ее - не боится.
Разбежалася кошка по мЕре силенок, -
ветер шишки сорвал с потемневших сосенок.
И вскочила успешно на круп кобылицы, -
среди белого дня замелькали зарницы.
Подобралася к шеям по ровной хребтине, -
кИсти ягод опали на тонкой рябине.
Запрокинула кошка клыкастую морду, -
а какие тут головы ложного роду?..
Подрезает ближайшую справа трахЕю, -
не подсунет кобыла правдивую шею!..
Кошка шеи снялА аккуратно, -
да они приросли все обратно.
Растерялася кошка верхОм на кобыле, -
не срезаются головы, шеи не в мыле.
Соскочила на снег и попятилась зАдом, -
а кобыла ей вслед не моргнула и глазом.
Отступила клыкастая в тень от сосенок, -
с норки высунул мордочку взрослый лисенок.
Что же делать, и как обуздать кобылицу,
если все, как одно, лошадиные лица?..
Как снискать у кобылы восьми снисхождений,
чтоб ее оседлать без больших затруднений?..
Не осилить лошадку клыками.
Не смирить ее волю зубами.".
* * * * *
Слушал птичку Емеля бОйкую.
Удивлялся на кошку ловкую.
Круглым личиком розовым хмурился.
Под седЕлком ужЕ сутулился.
Бормотал себе в нос невнятно, -
дЕскать, мне тут не все понятно:
"Восьмиглавая кобылица
не послушала голубицу .
Дикой кошке не вышло головы
острым зубом отсечь здоровые.
Как мне быть, ведь узда серебряная
лишь одна, хоть и с блЯхами медными?..
КАбы мне да узнать на которую
одевать ее следует голову?..
КАбы знать, кАбы знать, кАбы знать...
Как узнать, как узнать,как узнать?..".
Медны бляшки в кармане позвякивали,
Емельяну согласно поддакивали:
"КАбы знать, кАбы знать, кАбы знать...
Как узнать, как узнать, как узнать?..".
* * * * *
Как в прорехе лесной - орешник, -
серым белкам большой утешник, -
так лозинка к лозинке жмется,
так орех об орешек трется.
Там на жЕрдочках, как на лАвах(33),
снегири восседают по пАрам, -
пух на грудочках зорькой алеет,
пух на горлышках - ночкой чернеет.
Как слетела передняя пара -
в снег упали живЫх два корАлла.
Как вставали пичужки на лапки -
упиралися в твердые пятки.
Нежно клЮвами целовалися.
Густо перышком осыпалися.
И ужЕ у куста громко охали
скоморох со своей скоморохою.
Он - Ерема. Она - Матрена.
Царь с царицей без злАта трона.
Как корона - с двумя рожкАми.
Как мантилья - со ста бубенцами.
Потешаются скоморохи
под Емели недетские вздохи.
Запевает сопрАно(34) Ерема,
подпевает фальцеЕтом(35) Матрена:
"Кобылица, - рыло в рыло, -
настоящий Змей ГорЫло.
Вместо дыма и огня
с пАсти пАдает слюна.
Кобылица, - кость во плОти, -
гнузнет ножкою в болоте,
удивляя всех зверей
огромАдностью своей.
Кобылица дважды нА день
навещает пень над склАднем.
Только, что тут навещать, -
торф под пнем горит лет пять.
Дивный складень закоптился,
потускнел и надломился.
Надо зеркальца спасать,
из болОта доставать.
Ты, Емеля, нас послушай.
Дай кобыле что-то скушать.
И смотри во всЕ глаза -
ест искОма голова.
Тут уздечку с блЯхой медной
на нее одень немЕдля.
Поводочек натяни.
Кобылицу попригни.
Ей седло крепИ на спинке
как любОй, в хлеву, скотинке.
Да верхОм и сам садись.
На болОто торопись.".
Как пропели куплеты потЕшники -
снегири раскричались в орешнике.
РАзом птицы слетели со кУстика,
сбились в гроздочку красненьких бУсинок,
и осыпалися ненарОком
на смешные рога скоморохов.
Шутники тОтчас стали мельчати.
Мелким перышком все обростати.
И уже представали пред нами
краснозОбинькими снегирями.
Как пичужки под небо, под синее,
улетели над кроной рябиновой.
Вслед им облако прикатило -
гуслярА в белой шубе вместило;
и ушло с ним лесной прорехой,
присыпая снежком орехи.
* * * * *
Как Емеля по нАсту белЕхоньку
подбирался к кобыле прямОхонько.
Как седЕлко из кожи, из Яловой, -
что на лУке с царапиной мАлою, -
да снимал со плечей онемевших.
Оставлял на земле задубЕвшей.
Доставал и уздечку со бляхами.
Поправлял под тулупом рубаху.
И ужЕ на ладошке горячей
белой соли кусочек блестящий
смело всовывал тОчно под гОловы,
там, где грИвы висели соловые.
Воздух в ноздри кобыла втянула.
Морду к ровной руке протянула.
Стала жадно лизать искристый
белой соли кусок зернистый.
Тут Емеля ужЕ не теряется.
Он с уздой на нее бросается.
И на голову настоящую
сам рукою слегка дрожащею
одевает уздечку серебряную, -
со блестящими бляшками медными.
Как кобыла с уздою смирилася,
как Емели нутрОм покорилася, -
сразу головы с шеями лишние,
как пиЯвки, отпали, налипшие.
А Емеля за пОвод хватается.
В снег упрямым телкОм упирается.
Пригибает лошадушку брАвую.
И седлает ее одноглавую.
Сам немЕдля в седло взбирается.
На болОтичка отправляется.
ЧЕрны пОлозы, братья сродные,
путь-дороженьку прямоходную
между сосен Емеле показывают,
колеЮ меж сугробов прокладывают.
Сиза горлинка, горлушка малая, -
та, что сотканная из тумана, -
за ужами в хвосте летела, -
на ужей, - сверху вниз, - смотрела.
Саблезубая кошка пятнистая, -
рЫжа шерстка, что шЕлки волнистая, -
за кобылою слЕдом бежала, -
знать, тылы от волкОв прикрывала.
Бочка Обручем все гремела -
солью белою богатела;
оставалася на копАленках,
там, где шахты зияли старенькие.
* * * * *
Как болото, - от крАя до крАя, -
дым пускало, как печка курная.
Топь глубокая твердой стояла,
устье жаркое пнем заслоняла.
Как запЕчье в болОте - кочкАрник.
Как припечье - метЕлочный трАвник.
А подОшва - торфяник обугленный,
весь поросший кореньями грубыми.
Как очаг под горячим корЕнником -
полыхает березовым веником.
Как покаты бокА - ровЫсохли.
Как вода из ключей - повЫтекла.
Грунт на сильном огне закалился,
весь обжЕгся, горшочком разбился.
И болото пошлО кусками
между трещинами и яркАми.
Через дЫры в земле глубокие
дым сочИлся струЯми широкими.
Пламень нежно лизал провалы,
поджигая сухие трАвы.
Сверху печку мороз остужает.
Снизу - жар от углЕй согревает.
* * * * *
Только вЕтра унЯлся злой рОпот -
вышли путники прямо к болоту.
Падал снег из огромнейшей тучи, -
как из рваной перины могучей(36), -
точно пух из разбитых качАлочек, -
камышОвых, с бархОткою(37), палочек.
Снег при сАмой земле нагревался.
В капли влаги легко превращался.
Испарялся, как летние рОсы.
И туманцем стелился белесым.
Как найти на подсохшей трясине
да трехстворчатый складень единый?
Вот Емеля с кобылы слезает.
Вот и пОвод совсем отпускает.
(Потому как к тем зеркальцам светлым
лошадь знает дорожку заветную).
Кобылица вперед выступает.
Подорожних с собой увлекает.
Направляется к устью дымящему, -
без трубы густо сажей коптящему.
... ... ... ... ... ... ... ... ... ...
Как добрАлись до заданной точки -
испугали лисицу под кочкой.
(Знать, шатУщая рядышком с дымом
брюхо мокренькое сушила).
Лошадь стала. И кошка сидела.
Голубица на лУку присела.
А Емеля внимательным глазом
озирает картину всю сразу.
Видит пень, что заслонкой печною
с устья гарь прикрывает собою.
И во пне , - в серцевине раздвоенной, -
замечает стрелу заговоренную.
(Тая стрелка струною дрожала,
схов(38) со складнем чуднЫм отмечала).
Тут Емеля в пенек упирался.
Тут пенек под руками поддАлся.
И открылся проход натопленный
во сухую утробу нетоптанную.
ЧЕрны полозы, братья срОдные(39),
покрутились у места схОдного.
И залезли на пень не мелкий.
В два кольцА обвилИсь вокруг стрелки.
В устье первой голубка влетала.
СлЕдом кошка за нею вбегала.
Сам Емеля входил осторожно, -
скрЫты бедЫ узнавши подкожно...
Тут утроба, как люди, вдохнула.
Всех, как воздух, в себя потянула.
И оставила в темном туннеле, -
в том, что с сажею вместо панелей.
А панели оббиты фатОю -
белых бабочек плотью живою.
Как фАта да волной всколыхнулась.
Задрожала крылАми. Взметнулась.
И влетела во свет рассеянный.
В нем Емелю нашла растерянным.
Облепила мальчонку цветками
с подкрахмаленными лепестками.
Только лапки у тех цветочков
открывалися все в коготочки
и царапали больно Емеле
щеки, лоб, подбородок и шею.
Ранки кровью по край наполнялися.
Густо капельками проливалися.
Расточали вокруг пьянящий
запах жизни к себе манящей.
Как на запах от каждой кровинки
да из черной, как Угли, глубинки
хищны бабочки, - мЕлки и крУпны,
к Емельяну летели покУпно.
Как сначала Емелю обсели
мотыльки белоснежней метели.
Тельцем хилые. Крылья большие.
Хоботочки спиралью витЫе.
Развернулися те хоботочки -
а по нИзу присосок рядочки.
Как присоски к порезам пристали -
насекомые к ним присосались.
И тянули с Емели кровинки,
как нектар с золотой серединки.
Стал Емеля, как мог, защищаться.
Стал руками, как мог, отбиваться.
Только твари те, больно как прыткие,
все летели на ранки открытые.
Как Емеля потОм пошатнулся.
Неуклюже назад повернулся.
И увидел, что ближние своды
выступают сухою колодой.
С той свисают сережкой ольховой
сОнмы(40) бабочек ярко пунцовых.
Их подкрылки огнем полыхают -
искры пламенные рассыпают.
Голова и лицо - человечьи,
только в каждом лице есть увечья.
Вот у этих - глазница без глаза.
А у тех - губы съела проказа.
Нос у третьих - сучок от баклуши.
У четвертых - оторванны уши.
Кто-то плачет, а кто-то смеется,
только всем почему-то не ймется.
И при том созерцают Емелю, -
как воюет он с белой метелью.
Сиза горлинка рядом летела.
Крайних бабочек крыльцем задела.
Растревожила стайку пунцовую.
Растрепала сережку ольховую.
Сей же миг насекомые снизились.
К Емельяну вплотную приблизились.
И сплелися в клубок с мотыльками
красной ниточкою с огоньками.
Их подкрылки искрУ рассыпали -
Емельяну лицо опаляли.
Что лицо?! Беззащитные рУки
вдруг свело острой судоргой мУки.
Разболелася кожа растресканная.
Разгорелась ладошка надрезанная.
Емельян эти самые руки
да втянул в рукавища тулупа.
Кисти спрятались в мягких шерстинках.
Локотки натянули овчинку.
Только шаль, как всегда, развязалася.
Оба ушка под ней показалися.
И белели они беззащитные,
привлекая желания хищные.
От врагов Емельян уклонялся.
За голубкой вперед продвигался.
Да держался все с кошкой едино, -
под защитою мощной грудины.
Шаг за шагом - и устье сужается.
Шаг еще - и нога упирается
во серебряный кОкон открытый, -
весь снаружи золою покрытый.
СкорлупА под калошей ломается.
Над обломком Емеля склоняется.
И на лОже(42) с краями неровными
видит бабочку с крыльями черными.
Как та бабочка крылья свернула.
Лапки мягко под тельцем согнула.
Повернула к Емеле головку -
а она у нее, что у волка!
Пасть зубастая не закрывается.
Знай, рычит. А кусать - не кусается.
Присмотрелся получше Емеля.
Пол туннеля, как поле, засеян
густо кОконами пустыми
да обломками их тупыми.
Меж серебряных тех скорлУпок
мирно ползала бабочек кУпа.
Удивляла Емелю крылАми
да звериными все головАми.
Крылья бабочки пораскрывали,
словно венчики пораспускали
чЕрным-чЕрные орхидеи,
что цветут в подземельях Реи(42).
В лепестках тех цветков огрубевших,
что блестели смолой отвердевшей,
видно морды лесных животных
и оскал их клыков допотопных.
Вот как впился в Емелю взором
вепрь мордастый, смугастый боров.
Запускает лиса глазенАпы -
нос на месте, отсутствуют лапы.
Лупит тоже гляделки волчишка -
много зУбок да скудный умишко.
Пучит зенки топтыга губастый,
аж язык показался из пасти.
Все зверье на Емелю таращится.
Страха нет.Вон как мордочки лАстятся.
Призадумался сильно Емеля:
"Схожих тварей не знал я досЕле.
Чьи на дЕле си лица калЕчны?
Оны смЕртны усЕ али вЕчны?
То ли бабочки все? То ли звери?..
Что за странное все-таки племя...".
Над Емелею горлинка стала
и помысленное прочитала.
На понятное ей явление
отвечала без тени сомнения:
"И не звери они, и не люди,
а подземного царства все слуги.
ДУши сгинувших в тОпях болотных
баб, детей, мужиков... и животных...
То телА, не узнав погребения,
обрекают их жить без прощения.
Тяжкий грех лИки пЕреинАчил
и в трясине им бЫти назнАчил.".
Тут-то черные бабочки взмыли.
Остальных насекомых прикрыли.
Емельяну, как есть, передышка.
Руки вынул... Но что это?.. Слышно
громкий шепот меж красного брата,
что в ушах отдавался набатом:
"Этот мальчик - живой. Часто дышит.
Может он-то ниспОслан нам свыше?..
Сколько склАдень нам ОберегАти?
Не ему ли волшебный отдати?..
Ну а если не он тот избранник,
наш спаситель, чудесный посланник?..
Загадаем ему мы загадку.
Если хитрую знает отгадку,
мы причину всенОщного бдения
отдадим ему без промедления.".
Не успел Емельян известиться,
и увиденному удивиться, -
как цветастые бабочки разные, -
бЕлым-бЕлые, черные, красные, -
замахали все крыльями слажено,
возбуждая видЕния(43) важные.
Вот Емеля в эфИрном(44) пространстве
видит : речка равниною странствует.
В ней стоит одинокий мальчишка -
струйка треплет корОтки штанишки.
Хочет мальчик поймать сам руками
золотого малькА под волнами.
Да глазастый малек больно быстрый -
вмиг ушел между гАлечек чистых.
И теперь мальчик смотрит растроенно
на пустые ладошечки сдвоенные...
От глупейшего их созерцания
отвлекла его вскоре внимание
ярким светом чудесная птица.
Хвост у птицы пером струится.
И сверкают глаза зеленые,
точно камешки ограненные...
Птица мальчика не боится.
На плечо ему тихо садится.
Вихорок, на виске, красноватый
теребит нежно клювом горбатым...
Мальчик тот, как две капельки, схОжий
с круглолицым Емелей пригожим.
Тут видЕние задрожало,
растянулось, потом ужАлось,
и рассеялося, как дымка,
как туман над речною кувшинкой.
Только бабочки машут все дружно -
производят видЕния нужные.
Вот Емеля в эфирном пространстве
видит : речка равниною странствует.
В ней стоит одинокий мужчина -
мокнет в струйке штанов мешковина.
Очень хочет мужчина руками
слАпать(45) рЫбину(46) сам под волнАми.
Только рЫбина тая зеркальная
да ушла под корягой случайною...
Грустно смотрит глазами он синими
на пустые ладони пресильные...
От глупейшего их созерцания
отвлекла его вскоре внимание
ярким светом чудесная птица.
Хвост у птицы пером струится.
И сверкают глаза зеленые,
точно камешки ограненные...
Птица рядом с мужчиной летает,
медный волос пером задевает...
Что мужик?.. Он лицом круглолицый,
глаз не сводит с малиновой птицы!
Тут видЕние задрожало,
растянулось, потом ужАлось,
и рассеялося, как дымка,
как туман над речною кувшинкою.
Только бабочки не унимаются.
Воздух двигают - смЫслы меняются.
Вот Емеля в эфирном пространстве
видит : речка равниною странствует.
В ней волну обгоняет дед бравый -
ветер свищет в карманах дырявых.
А в руках его, жилами вспУченных,
трепыхается рЫбина тУчная...
Белорыбицу дед обжимает(47) -
сам глазами по небу ширЯет(48).
Ищет взглядом чудесную птицу.
Ту, чей хвостик пером струится.
У которой глазенки зеленые
так блестят, как алмазы граненные...
Тая птица летать там летала,
да куда-то, видАть, запропала.
Шею дед, как петух, вытЯгиват.
Кадычек, как Емеля, покАзыват.
Тут видЕние задрожало,
растянулось, потом ужАлось,
и рассеялося, как дымка,
как туман над речною кувшинкою.
То-то бабочки перетрудились.
От Емели совсем отделились.
Вдоль дорожки, ногами протоптанной,
растянулись рядами преплотными.
И казалось, в шелкА цветные
приоделись полЫ живые...
Кошка, горлинка, тоже Емеля, -
как увидели все - онемели.
ПогодЯ, голоса к ним вернулись.
Тут и крылья волной всколыхнулись.
А головка со ртом покалеченным
на простом языке человеческом,
не стесняясь в словах изънов,
так спросила сама Емельяна :
"Рыба?.. Речка?.. Чутесная птица?..
Шо под видом знакомым таицца?
Растолкуй-ка нам, тварям убогим,
цель конечную Образов строгих.
Коли знаешь ответ побасЕнкою -
отдадим тебе зеркальца звонкие.".
Что-бы складень достать пречудесный,
отвечал Емельян преответствено :
"За черными горАми,
за синими лесами,
на берегу речушки,
в бревенчатой избушке
живАл мужик с бабенкой,
да с маленьким ребенком.
Домишко износился.
Вон, ставень покосился.
Некрашено крылечко,
да покосилась печка...
Еда там - горстка зЕрен
да горько-сладкий корень..
Дитя с утра до ночи
горланит, что есть мОчи.
И не стерпела женка,
сказала мужиченке:
"Иди мужик под мостик,
поймай хоть рыбьий хвостик!".
Пошел мужик на речку,
нашел одно местечко,
и голыми руками
стал шАрить меж камнЯми.
А рЫбина лускастая, -
хвостатая, глазастая, -
во струечке играла -
меж пальцев протекала.
Устал мужик плескаться,
без тОлку упираться.
И вот штаны он мокрые
с себя снимает хлОпотно.
И этими штанами
да рыбу под волнАми
он сИлится поймАти,
из струечки достАти.
А рЫбина, и крупная,
с водичкою попутною
в штаны без страха входит -
штаниною выходит!
Устал мужик плескаться,
без тОлку упираться.
И вот, удвОив силы,
узлом связал штанины.
Вот с этой мешковинкою
прошелся он глубинкою
и рЫбину лускастую, -
хвостатую, глазастую, -
поймал сам под волнАми
меж гладкими камнЯми.
Поймал и, без истерик,
отнес ее на берег.
А рЫбина лускастая, -
хвостатая, глазастая. -
все жабры открывает
да воздух ртом хватает.
И гнется под руками
упругими боками.
Да колется шипами,
грудными плавниками...
Над рыбой муж склоняется.
Как рыба - задыхается.
Лицо - белее мЕла.
И дух бежит от тЕла.
И в это вот мгновение
желание последнее
мужчину посетило:
хотел он видеть сына.
Тут небо заалело,
да мужа пожалело...
Глядь, берегом речушки
бежит мальчишка шустрый,
и рядом суетится
диковинная птица...
А рЫбина икАет,
слабеет, умирает -
и стынет мужиченка
в костлявеньких рученках.
За черными горАми,
за синими лесами,
на берегу речушки,
в бревенчатой избушке
живАл мужик с бабенкой,
да с маленьким ребенком.
ЖивАл.., пока часами
под быстрыми волнАми
он рЫбину лускастую, -
хвостатую, глазастую, -
ловил, в воде плескался,
а, как поймал, - скончался.".
Разошелся не в шутку Емеля:
морщит лоб, аж подмышки вспотели,
и дымИтся затылок горячий
от мыслительных тех операций :
"Мчится речка, гремит валунами...
В настоящем мы мокнем штанами.
Белорыбицу к сердцу прижали...
Значит - прошлое в струйке поймали.
Ну, а видим чудесную птицу...
В дверь грядущее смело стучится.
Перед временем - нищие срОду(49) :
не продать, не купить его воду.".
Тут-то бабочки с места снималися.
У горелой дыры собиралися.
И махали все крыльями слажено,
так, что воздух наполнился сажею.
Как сухая да гарь лапатая
насыпалася грязною ватою
на то сизое перышко чистое,
на ту рыжую шерстку волнистую,
на петельчату шаль пуховую,
на открытую рыжую голову,
на тулупчик из старой овчины,
на калоши из новой резины.
И на белом лице Емели
собиралась в густые тени.
Налипала на длинных ресницах.
Углубляла большие глазницы.
И плыла под горячей землею,
точно облачко то перьевое.
Открывала для взгляда пытливого
завитушки узора красивого,
что на створочках плотно закрытых
проступали, как светом умытые...
Так и есть - Оный склАдень зеркальный, -
цель самА путешествия дальнего, -
да на входе во устье печное
одиноко лежит под золою.
А Емеле стоять - не стоится.
А Емеле бежать - не бежится.
Ноги сами ко складню чудному
заспешили из зЕва(50) печного.
Вот Емеля над складнем склоняется.
Вот узору умом удивляется.
Поднимает тот складень побОжно.
Выпрямляется с ним осторожно.
Так, со створками плотно закрытыми,
прячет Оный в кармане зашитом.
Во короткие эти мгновения, -
в кОи в полное склАднем владение
Емельян без оглядки вступает, -
насекомые вдруг обретают
чУдным делом обличье естественное.
И взлетают над топью потресканной...
Да в полУденном небе заснеженном
меркнут краски на крылышках нежных.
Невесомая плоть иcтончается,
в пятнах света совсем растворяется.
* * * * *
Тая горлинка, горлушка мАлая, -
яко сотканная из тумана, -
мЕлко перышко сажей покрыто, -
вылетает на воздух открытый.
Саблезубая кошка пятнистая, -
со испачканной шерсткой волнистою, -
к Емельяну трусцой выбегает,
ровну спинку дугой выгибает.
Как у пня у тогО обгоревшего, -
что со звонкой стрелою в навершии, -
вся компания вместе сошлася.
В небе звездочка тускло зажглася.
Как Емеля да струнку из дЕрева
вынул-вЫтянул с видом уверенным -
так мосточек над синей тайгою, -
весь из бревнышек, сшитых пенькОю, -
перегнулся от крАя болОта
и упЕрся в сосну при ворОтах.
Тая женка, что смоль, чернокосая, -
как разрезами глаз чуть раскосая, -
под открытою брАмою(51) стала.
Знать, Емелю к себе поджидала.
А Емеля к кобыле подходит.
Ко мостУ ее тихо подводит.
ИспытУет(52) ногой деревИнку(53).
Крепко держится за перИлку(54).
В скором времени, он убеждается :
под кобылою мост не сломается.
ПотомУ, тянет смело за пОвод.
Тащит лошадь на мостик сосновый.
Морозец ближе к ночи крепчает.
Емельяна вперед подгоняет.
Только-только по бревнышкам ровным
Емельян шаганУл шаг свой полный -
как под ним треть пути промелькнула.
Страшным холодом тут потянуло.
Тая горлинка, горлушка малая, -
яко сотканная из тумана, -
на груди у Емели спряталась, -
под овчинными теплыми латами.
Кошка рядом с кобылой держалася,
и от тела ее согревалася.
Черны полозы путь задавали -
только в сумерках рано пропали.
Как Емеля, со стрелкою в валенке,
шаг второй заступил(55) очень маленький -
так вторая тут треть маршрута
промелькнула в одну минуту.
Ночь на путников темень наслала.
Лишь луна в черном небе мерцала.
Третий раз Емельян шагает -
и последняя треть мелькает.
* * * * *
Тая женка, что смоль, чернокосая, -
как разрезами глаз чуть раскосая, -
да под круглой луною желтою,
да под тусклой звездою блеклою,
дальних путников радо встречает.
В терем каменный сопровождает.
Как в уздечке кобылу соловую, -
под седЕлком и ОдноголОвую, -
во сенцАх отдыхать оставляют.
И овса ей поесть насыпАют.
Саблезубая кощка пятнистая, -
грЯзна шЕрстка, что шЕлки, волнистая, -
у нагретой печИ садится.
Языком начинает мыться.
ЧЕрны пОлозы, братья сродные, -
женке родичи одноутробные, -
да по спиночке женской взбираются.
Во косички легко превращаются.
Тая горлинка, горлушка мАлая,-
яко сотканная из тумана, -
из под теплой овчинки сбегАет.
В яркий свет от свечи попадает.
У подсвечника сбоку садится.
На игру света с тенью дивИтся.
А Емеля с кармана зашитого
в сей ответственный миг, - деловито, -
достает дивный склАдень зеркальный,
перевитый узором сусАльным.
Оный женке молчкОм протягиват,
только пламень в печИ подрагиват.
Тая женка, что смоль, чернокосая, -
как разрезами глаз чуть раскосая. -
к Емельяну вплотнУю подходит.
Нежно ручкой по склАдню проводит.
Забирает его аккуратно(57).
Вытирает в платок многократно.
Скобки-скобочки, - две, - разгибает.
Ставни-ставенки, - две, - раскрывает.
Смотрит пристально в чистым-пречистое
крУгло зеркальце то серебристое.
Видит - речка в прибрежных сугробах,
и она на реке, у порОгов,
вот ногою со льда снег сдвигает,
рукавичкою лед протирает,
под прозрачным ледком метровым,
как под грубым стеклом неновым,
в быстрых струечках, скованных стужею,
различает видЕнье досУжее(58).
...Сам орел, со крылАми распятыми,
налетает когтистыми лапами
на поленницу недогоревшую,
во священном огне уцелевшую.
Налетает. По куче скачет.
Выгребает скелет горячий.
И клюет на грядЕ позвоночков
обгорелого мяса кусочки.
Как склевал все, что было, - крепчает.
Взгляд, как дрОтик, в кострИще метает.
И разИт черный череп рогатый
во полЕньях сырых зажатый.
Словно щИпцы, свой клюв раскрывает.
Череп в клюв без труда заключает.
Поднимает рогА ветвистые.
Упирает их в небо чистое.
И двеннадцать отростков голых
превращаются в хищные гОловы
длинношеих птенцов большеклювых,
(тех, что в соснах орут сутУлых).
ПЕстры крылья орел разгоняет.
И с тем черепом в клюве взлетает...
Скоро зеркальце помутнело.
Светлым Образом потемнело.
От живого тепла нагревалося.
Тихо створочками закрывалося.
Тая женка, что смоль, чернокосая, -
что разрезами глаз чуть раскосая, -
как шнурками бровей натянулася.
Как крылАми бровей встрепенулася.
Стала в сумку свою подорожнюю
складень вкладывать тот осторожно.
Голубицу кивком подзывала.
С ней о чем-то своем молчала.
Одевала ондатрову шубку.
Усылала к Емеле голубку.
Тая горлинка, горлушка мАлая, -
Яко сотканная из тумана, -
на плечо к Емельяну снижалася,
как хозяечка, распоряжалася:
"Время позднее, день был не легким.
Ветер дышит на полные легкие.
А у нас - фитилек дымИтся.
Буженина в печи томИтся.
НабухАют в окрОпе лимонник,
еживика и дикий шиповник.
Ты, Емеля, разденься. Поужинай.
Не взыщИ, сам себе поприслуживай.
Как насЫтишься, спать отправляйся.
Смело шкурами весь укрывайся.
Глупой тЕмени, ты, не боИся -
в ней, как друг, до утра схоронИся.
Женке надо спешить к порОгам.
Там гнездятся ее тревоги.
За ночь, думает, обернется.
И к восходу к тебе вернется.".
Тая горлинка, горлушка мАлая, -
яко сотканная из тумана, -
да под балочки потолочные, -
цельноствольные, дЕрева прочного, -
от Емели скорей улетала.
Уголочек укромный искала.
Там, под крышей, где виснут пучкАми
гроздья ягод и бусы с грибами,
на то бревнышко, на перекладину, -
что отмечено старою ссадиной, -
голубица устало садилася.
Спать, как всякая птица, мостИлася.
Утихала. Неужто дремала?..
И головку - под крыльцем держала.
Тая женка, что смоль, чернокосая, -
что разрезами глаз чуть раскосая, -
у Емели стрелу забирала,
и привычно в колчан опускала.
Одевала треУх из лисицы,
под него заправляла косИцы.
В сЕни тЕмненькие проходила.
Кобылицу во двор выводила.
Пояс к талии подгоняла.
Нож охотничий проверяла.
И мотОк коноплЯной веревки, -
что валялся недавно на полке, -
как петлю, на седЕлко бросала.
Как могла, на кобылу влезала.
Напрягала повОдья обвисшие.
Увлекала лошадку приникшую
за ворОтички, настежь распахнутые,
чрез сугробы, ветрами распаханные.
Устремлялася той бороздою,
что луна освещала собою.
Уносила под сердцем тревоги
прямо к речке, где стынут порОги,
(потомУ как в том зеркальце светлом
женкой узнано место заветное).
А Емеля в тулупчике пАрится.
Пыл пускает. Морщинками старится.
Горлом сохнет. Слабеет от жажды.
Взгляд бросает на комнату дважды.
Замечает под стенкой ведрИще(59).
Видит в нем под водичкою днище.
Зрит и ковшик ольховый на спице.
Вот спешит зачерпнуть им водицы.
Только губы водички коснулись -
так глаза об нее и споткнулись,
потомУ как на чистенькой глАди
личко грязным они увидали;
увидАли - и крепко закрылися;
как напился Емеля - открылися;
и нашли у печи - уголочек,
в нем - рогАч и пустой чугуночек,
и дорожечка в нем льняная
на веревке висит, подсыхая.
Тут Емеля тулуп раздевает.
Шаль петЕльчату вОвсе снимает.
Все цепляет на длинную спицу.
Набирает еще он водицы.
И над тем чугунком умывается.
И дорожкою той вытирается.
А потОм достает буженину.
Кошке жертвует половину.
Жадно ест. Запивает водою.
Вытирается пятернЕю.
Вот на лавку устало садится...
Снял калоши... На спинку ложится.
Волчьей шкурой себя накрывает.
Сладко-сладко в ладошку зевает.
Закрывает глазенки пресиние.
Засыпает на лавке осиновой.
Во подсвечнике гаснет свечка,
только кошка урчит у печки.
* * * * *
А тем временем, женка скуластая
да борОздкою тою снежкастою
на своей здоровенной кобыле
заезжала под ели ночные, -
что, чернея густыми стволами,
под песцовыми грелись мехами.
Заезжала, и дальше спешила.
Сухостой неживой обходила.
И, ведома Полярной звездою,
укрывалась под красной сосною.
ПотомУ как злой ветер крепчАет.
Вот он тучи на звезды бросает.
Наметает над лесом сугрОбу?..
Не сугрОбу. Большую берлогу.
То ворчит, то мычит... Распевается.
Знать, в берлоге медведь просыпается.
Женка в небе звезду озирАет.
Из-под красной соснЫ выезжает.
Едет шагом. БорОздка кончается,
во целинный снежок упирается.
Топчет снег кобылица на месте.
ГОнит тЕмень луна в поднебесье.
В грУдку(60) мерзлую небо сжимается.
Из берлоги - медведь появляется.
Стонет стрАшно. Рычит. Завывает.
ДеревцА, словно прутья, ломает.
Их стогУет, как ту солому.
Поднимает снегА, как полОву.
И пугает шатУн кобылицу.
Да кобыла его не боится.
Из борОздки с трудом выбирается.
Во целинный снежок углубляется.
БИтый час, как медведь разорялся.
А потОм, делать нЕчего, - сдАлся.
Убежал досыпать в берлогу.
(Потерял по путИ колоду.).
Небо гОрсткой скупой разжимается.
В нем - звезда угольком разгорается.
И луна светлякОм здоровым
за кобылой плывет солОвой.
НепогОду погОда сменяет.
Кобылица к реке приступает.
Лед потЕрт, как на сбрУе подпрУги.
А порОги повмЕрзли, как стрУги.
Женка лошадь вдоль речки пускает.
Взгляд, как птицу, вперед посылает.
Видит свежую, в сАжень, ворОнку.
И корнЯми наружу - сосЕнку.
Под стволом - оленУху лесную, -
на холодном снегу, чуть живую...
Рядом дочь ее в страхе метается.
Даром сделать хоть что-то старается.
Лижет часто несчастной головку.
Теребит ей обмерзшую бровку.
И, отчаянно шагом бравируя,
отодвинуть сосЕнку предлинную
грудкой женскою тщетно пытается.
Та сосЕнка совсем не сдвигается.
ДОлго ль кОротко длилась дорОга,
только женка - стоит у порОгов.
Над смердящей сосною склоняется.
Во смолистую плоть упирается.
И толкнуть ее хочет - толкает.
И катнУть ее хочет - катАет.
Да зеленые лапы, как ласты,
попримерзли ко твердому насту,
не на шутку сосенку сковали,
с места сдвинуть ее не давали.
Над сосною жена выпрямляется.
Незадачей такой сокрушается.
Подзывает кобылу рукою.
Распускает веревку змеею.
Край веревки, - тугой и крепкий, -
пропускает под мятые ветки.
Под верхушкою снег вытЯгиват.
И в петельку верхушку затЯгиват.
А из лИшку веревочной шейки
мастерит хомуточек простейший.
Кобылица тут шею склоняет.
И в хомутик ее одевает.
С места шАгом ступает уверенно.
Да тихонько бежит мИмо берега.
Как веревочка вдруг натянулася.
Как сосеночка вся встрепенулася.
Задрожала промерзлою кроною.
Облетела иглою зеленою.
Веткой снежную корку ломает -
и верхушку свою поднимает.
На холодном снегу оленУха
шевельнула безжизненным ухом.
Шумно воздух ноздрЯми втянула.
Грудь - раскрыла. БокА - подтянула.
И открыла глазА свои впалые, -
как миндальные зЕрна, - овАловы.
Посмотрела вперед и рядом.
Дочь родную сыскала взглядом.
А как только она убедилася,
что со дщЕрью(61) бедЫ не случилося,
так вставала на ровные нОги, -
как встают на олИмпах все бОги.
На рогах ее звЕзды горели.
Под копЫтами лУнки блестели.
Тут веревочка ослабела -
и сосеночка нА бок осела.
Кобылица к жене возвращалася...
А жена к оленухе прижалася.
ОбнялА ее шейку прямую.
Стала биться о грудку крутую.
Воздух ртом, словно рыба, хватала.
И лускОй(62) на руках обростала.
Оленуха головку пригнула,
щечку мокрую женке лизнула.
И жена тот же час присмирЕла.
И широким лицом просветлела.
ПотомУ как в глубоком страдании
вдруг открылось ей нужное знание.
ДАбы голос на место вернулся, -
зазвенел и под небо взметнулся, -
надо выпить, - и без проволОчек. -
молока оленухи глоточек.
СкОро рУки жена размыкает.
С ровной шейки их тихо снимает.
И обходит вокруг оленуху.
Нежно гладит ей теплое брюхо.
Видит - круглое вЫмечко белое
прилепилось, как яблочко спелое,
во пахУ, меж ногами высокими, -
налитОе чудесными соками.
Как две дОечки, - что те мизИнчики.
Как две сОсочки, - с дырочкой ввИнченной.
Небольшое то вЫмя, не сдОенное, -
не помЯтое и не раздОенное.
Женка вымя рукой растирает.
ОчерЕдно за дОйки хватает.
Выжимает с сосков туговАтых
две струИ молока желтоватого.
Во ладошечку их собирает.
Пенку пышную нА бок сдувает.
Выпивает, - без проволОчек, -
что сдоИла, - один глоточек.
СтАтью гибкой жена выпрямляется.
Чувству нОвому УдивлЯется.
Отмечает, как цЕльные стрУйки
орошают гортанные стрУнки.
И те струнки уже просыпаются,
и вибрируют, и провещАются.
И трубИла тут женка зЫчно,
как олЕню трубИть привычно.
Вон как шейку из шубки тянет.
Головой, как рогами, мотает.
Бьет ногою. КосИт глазами.
Оленуху кусает зубами.
Оленуха по речке уходит.
Резву лань за собою уводит.
Под копЫта им небо ночное
черной стрелится рогозОю(63).
И они высоты не пугаются.
Знай, ко звЕздам легко поднимаются.
А из вЫмечек, - рАзом набУхших, -
молочко вдруг закапало густо.
ЧАстой кАпелькой, кАплею бЕленькой, -
ни ведрОм, ни ведЕрком не мЕрянной.
Как те капельки все оживали -
оленятами сразу ставали.
Только женка уже не гудела.
В ней теперь оленуха сидела.
И мычала, как всякая мАти,
что печЕтся(64) о глупом дитЯти.
А тем временем, неба рогОжка
да порвАлась вверхУ немножко.
В дырке тОтчас пятно собиралося,
и когтистым орлом обращалося.
Как орел тот, - орлИна могучий, -
протащил в дырку грозные тучи.
И теперь он под ними летает,
над олЕшиками нависает.
Ну а те, все бегут по рогОжке,
спотыкаясь о звездные крошки.
На бегУ - по чуть-чуть подростают,
до земли долетЯт ли - не знают.
Только женке уже не мычалось.
Знать, охотница в ней просыпалась.
Как тугой она лук свой снимала.
Как на жИлку стрелу одевала.
И пускала ту стрелочку звонкую
за когтистым орлИной вдогОнку.
Как та стрелка орла догоняла.
Грудь навылет ему протыкала.
Загоралась, как факел смолистый.
И сжигала вражИну когтистого.
Только прах его перышком сереньким
насыпался вдоль берега беленького.
А олЕшки росли, выростали.
И на землю - олени упали.
С тОрсом крепким, с рогами ветвистыми.
И с глазами, как звезды, искристыми.
Из сугробов они выбиралися.
И за черным порОгом скрывалися.
* * * * *
Тая женка, что смоль, чернокосая,
что разрезами глаз чуть раскосая,
на кобылу свою залезала.
В путь обратный ее отправляла.
Чтоб в седЕлке вздремнуть не стАлося
(лишь свалиться в сугроб осталося),
стала женка себя развлекАти -
наговаривати, напевати...
- Как средИ зимЫ, среди злЮщей,
как среди ночи, средь чернющей,
в дверь косУю курнОй земляночки, -
что висела в сугробе без гАночка(65), -
постучала копытцем звездным
олениха с нутрОм промерзлым.
Как охотник дверь открывает.
Олениху внутрь пропускает.
ПОит с чашки водичкою чистою.
Кормит сеном со связки душИстои...
ДИво дИвное в ночь случилося -
олениха в тепле окотИлася.
Как под Утро ветер крепчает.
Олененок в лань выростает...
Плачут горько голодные дети.
Мышь пищит во пустующей клети.
На охоту мужик уходит.
Целый день он по лесу бродит.
ПЕред полным солнца закатом,
что краснел меж елей лапатых,
возвратился охотник в отчаяньи -
без добЫчи, без стрелок в колчане...
ЩЕки дЕток запАли сАками(66),
и слепые глаза их плакали.
Как на ужин пить, да-к, попИли.
За пустым столом покутИли.
НатощАк все на лАвках поснУли(67).
Мужика в сон, как в Явь, утянУли.
В нем он сам оленИху дОит.
Молоком деткам глазки моет.
Рано утром муж поднимался.
За оленьи доечки брАлся.
Во кувшин молока набирал он,
да слепые глаза промывал он.
И прозрЕли тут дети. СтАлося(68).
На поЕсть - молока осталося.
Целый день в землянке галдЕли.
Друг на дрУжку дети глазели.
Только в ночь оленИхи простилися.
Через небо к звезде устремилися.
Молоко им из доек вЫтекло.
И олЕнями лес насЫтило.
ДАбы впредь ни гОлод, ни хвОри,
ни другое страшное горе
во землянке курнОй не случАлися -
оленИхе в семье поклонялися.
Из добЫчи, что лУчше, - брАли.
До рассвета в костре сжигали...
Ночь кончается. Женка скачет.
Небо блекнет.Меж сОсен маЯчит.
СкОро спЕреди лес раступился.
Горизонт перед женкой открылся.
Там, где небо сошло на землю,
а земля стАла нЕба твЕрдью, -
веретЕнце лежит, вращается,
прямовИца на ось мотается.
МолодУха, - с главОю здорОвою, -
белолицая да чернобровая(a),
во убОре зимы мохнАтом
на скамейке сидит горбатой.
И длиннющей рукою пальцАстою
колесО разгоняет крАсное.
КрУгло солнце, со утренней прОбою,
и чекАнка бежит по Ободу -
то квадрат, то кружОк мелькают,
то олени коня догоняют.
Как оленьи головки маленькие
да назад все закинуты правильно.
Их рогА, словно палки ветвистые,
прямо к спинкам прилипли волнистым...
Вновь рисунок узор сменяет...
КолесО молодУха гоняет.
Туч кудЕлька пучкОм расчесанным
на березе висит нетЕсанной.
ВолокОнце уже другОю
молодуха щипает рукою.
Веретенце лежит. Вращается.
ПрямовИца на ось мотается.
Пряха с прЯсельца нитку снимает.
Над землею снежком напускАет.
Одевает тайгу суровую
во льняную одЕжу нОвую.
Колесо все спешит. Припускает.
Спицей ОгненноЮ мелькает.
Поджигает собою полнеба.
НОвый день начинается с бЕга.
Женка утро в седле встречает,
и в ворОтичка с ним въезжает.
* * * * *
Емельян наш на лавке проснулся.
Позевал, сладко так потянулся.
Обувался в калоши разбитые.
Сам водичку плескал на ланИты(69).
Голубица на лавку слетала.
Понемножку крыло распускала.
И, короткое вытянув горлышко,
клювом чистила грязные перышки.
Кошка спать - не спалА. Так, дремала.
Лишь головку на лапе держала.
А пластинка слюдЫ на окОнце
пропускала по лучикам солнце.
Женка лошадь в сенцАх оставляет.
Дверь в светЕлку впотьмАх открывает.
Да проходит в просторную зАлу.
Да снимает ту сумку бывАлую.
Достает дивный склАдень зеркальный, -
перевитый узором сусАльным.
Емельяну его вручает.
Без умОлку при том болтает :
- СклАдень - твой. По извЕстному прАву,
кто нашел, тот емУ и упрАва.
Лишь одно тебе слЕдует знАти,
всЯко пОмнити и уважАти.
Как на склАдне ты створки откроешь -
так себя подногОтного вскроешь.
ПотомУ что сей склАдень, Емеля,
в сердце каждом читАти умеет.
Видит в нем он судьбЫ переплЕты,
страх ночной и дневные заботы.
СокровЕнны хотЕнья пытАет.
И картинкой живой помогает.
Так и мне он помог очень кстати
олениху у речки сыскати.
Голос мертвый в себе оживти
и орла в поднебесье сразити.
Спрячь сей складень в кармане поглубже.
Он сослужит-те верную службу.
Как домой, на подворье, вернешься.
За колечко дверное возьмешься.
И услышишь в себе голос жилы
тех, кто перед тобой в доме жили.
Открывай складень сей. Не чудИся.
Да картиночке в нем - помолися.
ПотомУ как та кажет дорогу
от не сущего к сущему богу.
А теперь не теряй ни минутки.
Одевай свой овчинный тулУпик.
Отправляйся в родные Емелюшки.
Там тебя заждались нонче ПЕлюшкины.
И голубку с тобой усылаю -
путь короткий к селу она знает.
Да кобылу с собой забирайте -
во сенцАх ее не оставляйте...
Тут Емеля тулупчик натЯгиват.
Тут петельчату шаль завЯзыват.
Хочет с женкой скуластой проститься...
А жена черно-бурой лисицей
во открытую дверь шмыгнУла.
Лишь опУшка на спинке мелькнула.
Емельян за лисою торопится.
Рядом с ним лошадинушка топчется.
А над ними - голубка летает,
хвостик веером распускает.
Как они за ворОтцами стали -
так лису под сосной потеряли.
И теперь по бокам раззираются.
На ворОтички, знай, удивляются.
Как воротички, те, что серебряные,
закрываются сами немедленно.
Птицы дИвны со ствОрок слетают.
Колокольцы в снегу оставляют.
Решето подбирают Емелино,
то, что в вЕрбах густющих утеряно.
В цепких лапках своих чешУйчатых
доставляют его небом струйчатым
прямо к взгорочку, снегом прикрытому,
прямо к деревцу, мохом подбитому,
ко кустОчку тому невысокому,
что в сугробе торчит неглубоком.
Там на нАстову, - с льдинкою, - корочку
опускают его круглым донышком.
Стайкой, - в круг, - над кустом нависают.
Дружно клювами гроздки снимают.
СнОсят их в решето пустое.
Наполняют его с горою.
А потОм от куста улетают.
КолокОльцы свои подбирают.
На ворОтички возвращаются.
Колокольцами забавляются.
Как ворОтички, - дверцей железные, -
закрываются створками нежно.
Как ворОтички, - дверцею медные, -
закрываются створками медленно.
И когда они плотно закрылися -
чудеса на явУ приключилися...
Затряслася гора мЕжи гОрами
и втянула те двери окОванные.
На их место поставила глыбу.
Начертила на глыбе той рыбу,
рядом с рыбой - чудесную птицу, -
хвост которой пером струится,
чьи глазенки сверкают зеленые,
точно камни с умом ограненные...
Терем с кошкой и вОвсе пропали -
словно здесь они и не бывАли.
Емельян от горЫ отступает.
На кобылу, как может, влезает.
Едет шагом к кусту невысокому,
что в сугробе торчит неглубоком...
Подбирает в снегу ненОвое
он свое решето ольхОвое.
Ярко-красные рУшит пАгодки.
Кисло-сладкие кушает ягодки.
И, зажАв решето в колЕнях,
держит горлинку он в поле зрения.
Едет следом за нею докЕлюшки
не встают перед ним свет-"Емелюшки".
(А свои рукавички Емелюшка
потерял навсегда оттепЕрюшки).
Вот во двор свой Емеля въезжает.
Вот с кобылы высокой слезает.
Вот идет он к тому порОгу,
что венчает его дорОгу.
Там мальцА вся семья встречает,
у открытых дверей обнимает.
Как калину роднЫм он покАзыват.
Сказки сказочные им расскАзыват
про кобылу, про женку скуластую
и про рЫбину телом лускастую,
про, - с охвОстьем малиновым, - птицу,
про воркующую голубИцу...
Все услышанному удивлЯлися.
С тем в светЕлку гурьбою втолкАлися.
Емельян заходил последним, -
наступая на пятки передним.
Сам тянул за дверное колечко...
Только екнуло в нем вдруг сердечко.
Задрожала на вдОхе жила
тех, кто раньше него тут жИли.
Задрожала, заговорила.
И былОго сюжет приоткрыла.
Про двоИх оленУх молочных.
Про олЕшиков в небе полнОчном...
Тут Емеля в карман залезает.
Дивный складень на свет вынимает.
Разгибает стебЕльчаты скобочки.
Открывает узОрчаты створочки.
И внутри, - вместо зЕркалец Ясных, -
образОк видит, - пИсанный маслом.
Как в серЕдке, - в пространстве овАловом, -
в золотой серцевинке миндАловой,
незнакомая женка стояла, -
во складчАстых одеждах багрЯных.
Как была она личиком смуглая.
Как на лИчике - брОвочки дУгами.
Как глаза наполнялись слезАми
и блестели, что глод под туманами.
Как на губках ее улыбку
время трещинкой мелкою выткало.
Как под теми плечами покАтыми
прямо сверху одежд небогатых
материнские грУдки белели.
И не две, а четыре круглЕли(b).
Из однОй - молочко протекало.
Капли зернышками проростали.
Как объятья жена открывала -
так весь мир в них легко заключала...
Весь не весь, а Емели коснулася.
И сердечко его встрепенулося.
И увидел на правой он створочке -
люд нагОй поднимается горочкой.
По пути, - сам не сам, - одевается.
И печали весельем сменяются...
И увидел на левой он створочке -
хвОрый люд поднимается горочкой.
По пути, - сам не сам, - исцеляется.
И согбЕнная стать выпрямляется...
Горка та в облаках пропадает.
А на ней - сам Господь восседАет.
Влас седой и бородка седая.
В ручке книжка лежит пречуднАя.
Сам одет во одежды льняные, -
очень длинные все и простЫе...
КрЕстным знаАменем люд осеняет -
Оных лечит, других - одевает...
Стал Емеля тихонько молиться.
Стал он правою ручкой креститься.
Стал цеплять в уголочке иконку.
Рядом ставить стал свечечку тонкую.
Озирался на свет в оконце.
А в оконце - пылает солнце.
Ободком по стеклу катается -
фитилек на свече зажигается.
Тут голубка в светЕлку впорхнула.
Трижды крыльями всех обмахнула.
И семейство, что знало - забыло.
И попОлдничать тут же решило.
Как на стол скатертей не стелили.
Молоко лишь по кружкам разлили.
Разобрали от хлеба - по шмАту.
И на лавках расселись горбатых.
А иконка - в углу висела.
Перед нею - свеча горела.
Кобылица в хлеву стояла
и гривАстою шеей мотАла.
Падал снег.Собирался в сугробах.
Заметал все столбы на дорОгах.
Солнце в небе костром горело.
А земля - уж весной болела.
КОНЕЦ.
ПРИМЕЧАНИЯ.
1.ЧУни - ... босовики, носимые дома; зимние теплые лапти; суконные
портянки. Словарь В. И. Даля.
2. СтрЕха - ... крыша, кровля, особ. соломенная. Словарь В. И. Даля.
3. ПОйма - часть речной долины, затопляемая в половодье или во
время паводков. Википедия.
4. ПАгода - ...пагодами называют многоярусные башни, используемые
как храмы. Википедия.
5. Хвощ - ...русское название "хвощ" растение получило за сходство с
хвостами некоторых животных, в особенности, лошадей.
Википедия.
6.КашалОт - ...крупнейший из... китов. Википедия.
7. ПирАнья - хищная рыба. Прим. автора.
8. ВалЕжник - упавщие на землю сучья, ветви и деревья, сухие и гни-
ющие. ... всякий поваленный или лежащий на земле
лес. Википедия.
9. ПИмы - обувь, сшитая из кожи животного мехом наружу,предназ-
наченная для ходьбы по снегу в сухую погоду. Википедия.
10. ТреУхи - шапки с тремя лопастями - носились мужчинами и жен-
щинами... . Википедия.
11. ДорОжка - узкая длинная скатерть. Википедия.
12. ЛАвка - древняя многофункциональная мебель. Википедия.
13. КосЯк - брус дверной рамы. Википедия.
14. КАмфора (камфарА, устаревшее) - используют в медицине.
Получают из смолы камфорного лавра. Википедия.
15. АмбрОзия - ... в Древней Греции - легендарная пища богов, да-
ющая им молодость и бессмертие. Википедия.
16. СклАдень - 1. Название складывающегося предмета.
2. Створчатая икона ... .
Словарь русского языка Т. Ф. Ефремовой.
17. ...узором сусальным - узором, сделанным на чем-либо
расплавленным золотом. Прим. автора.
18. БадАн - многолетнее растение. Прим. автора.
19. ПлЕсо - плес; участок русла реки... . Толковый словарь Ушако-
ва. Д. Н. Ушаков 1935 - 1940.
20. ...дОста - укороченая форма от "достаточно". Прим. автора.
21. СолОвая - желтоватая, со светлым хвостом и гривой. Толковый
словарь Ушакова. Ушаков 1935 - 1940.
22. ПОлозы - ужи. Прим. автора.
23. БАит - говорит. Прим. автора.
24. ТрАверсы - защитные сооружения. Википедия.
25. ДебЕлая - ... здоровая... . Толковый словарь Даля.
26. ПоперЕчник - линия, проходящая поперек досточек по диаметру
бочки. Прим. автора.
27. ...вартУет - стережет. Прим. автора.
28. "ласточка", "мостик". "арабское" - названия акробатических фигур
в гимнастике. Прим. автора.
29. РЮшик - вид оборочки к чему-либо. Прим. автора.
30. СытА - медовый напиток. Толковый словарь Ожегова.
31. Вепрь - дикий кабан. Прим. автора.
32. БоЯн - древнерусский певец и сказитель, "песнотворец", персонаж
"Слова о полку Игореве". Материал из Википедии.
33. ЛАва - устар. лавка, скамья. Свободная Энциклопедия.
Викисловарь.
34. СопрАно - ... высокий женский певческий голос. Вокальный
словарь.
35.ФальцЕт - ... верхний регистр мужского певческого голоса. Во-
кальный словарь.
36. МогУчий - ... крупный. Викисловарь.
37. БархОтка - ... ленточка из бархата, кусочек бархата. Толковый
словарь Ожегова.
38. Схов, хов, укрытие - образованно от сховаться, укрываться. Прим.
автора.
39. СрОдные - ... кровные... . Толковый словарь Даля.
40. Сонм - устар., книжн., множество, сборище. Викисловарь.
41.ЛОже - место, где кто-либо или что-либо лежит или лежало,
углубляя его поверхность. Прим. автора.
42. РЕя - ... мать олимпийских богов. ... мать бога подземного
царства Аида ... . Википедия.
43. ВидЕния, мн. ч., видЕние - нечто увиденное посредством гла-
за. Прим. автора.
44. ЭфИрный - воздушный. Прим. автора.
45. СлАпать - схватить. Прим. автора.
46. РЫбина - одна рыба, обычно большая, разг. . Толковый словарь
Ушакова.
47. ОбжимАть - обжать что, жать, давить, гнести кругом, со всех
сторон, либо кругом, как бы обручем. Толковый
словарь Даля.
48. ...ширЯет - двигает, передвигает. Словарь русских синонимов.
49. СрОду - ... с момента рождения. Совр. толк. сл. рус. яз. Ефремо-
вой.
50. Зев - устар. рот, перен. какое-либо отверствие. Прим. автора.
51. БрАма - ворота... . Толковый словарь Даля.
52. ИспытУет - пробует, проверяет на прочность. Прим. автора.
53. ДеревИнка, от деревИна. Деревина - бревно, срубленное дерево.
Д.Н. Ушаков. Большой толковый словарь совр. рус.
яз.
54. ...за перИлку - то же, что и перила. Прим. автора.
55. ... заступИл - переступил. Прим. автора.
56. ...во сЕнцАх - сЕнцы, то же, что и сени; нежилая часть дома, со-
единяющая жилое помещение с улицей. Большой
Энциклопедический Словарь.
57. АккурАтно - бережно, осторожно. Словарь русских синонимов.
58. ...досУжее - свободно возникшее в избытке времени. Прим. автора.
59. ВедрИще - большое ведро. Прим. автора.
60. ГрУдка - комок. Прим. автора.
61. Дщерь - дочь; мать матери. Прим. автора.
62. ЛускА - чешуя. Прим. автора.
63. РогозА, рогОжа - грубая ткань. Прим. автора.
64. ...печЕтся - заботится. Прим. автора.
65. ГАнок - ... крыльцо, крылечко, приступки с навесом и перилами у
входа в дом или в избу. Словарь В.И. Даля.
66. Сак - сачок. Прим. автора.
67. ...поснУли - все в доме позасыпали, заснули, уснули. Словарь В. И.
Даля.
68. СтАлося - сбылося. Прим. автора.
69. ЛанИты - щеки. Прим. автора.
a . Под большеголовой и длиннорукой молодухой следует понимать
языческую Макошу. Макоша-пряха вращает колесо прялки; т.е.
вращает колесо времени, представленное в описании рассвета сол-
нцем. Русская Макоша сродни греческим пряхам. Прим. автора.
b. В ранних верованиях славян известно божество, представленное
двумя парами женских грудей. Это божество представляет собою
не что иное, как пра-Матерь всего живого, и символизирует двух
рожениц, мать и дочь. Прим. автора.