Этой осенью всем установлено
бросить селенья,
Раствориться в просторах, поститься
и строить скиты,
Запретить рукописные строки
в местах просветленья
Воспитаньем изустных вестей
пресвятой простоты.
Непослушных поплоше пришлось
улещать шомполами,
Именитых с монетой сманили
обманным финтом,
Остальные, молясь, мегаполис
оставили сами,
Но отстал я от стада, и спрятался
в доме пустом…
На засиженный белыми мухами
брошенный город
Ниспадает со стылых небес
бестелесная мгла,
Стеарин терпеливо стекает
в нахлынувший холод,
И дрожит огонёк в черноте
ледяного стекла.
А в покинутый город апрель
доберётся не скоро…
Догорит фитилёк в остывающей
лужице слёз,
Тихо пыхнет в ладонь сизой струйкой,
и с лёгким укором
Я покорно вдохну, засыпая,
прохладный наркоз.
И, пушистым снежком от немеющих губ
отлетая,
Тихий шёпот покатится, сухо и мягко
шурша…
Если вместе со снегом простым
он весною растает –
Еле слышно с насмешкою грешной
проснётся душа!
И объявится в центре циклона
циничное солнце
С обещаньем пощады боящимся
плачущих крыш –
Из раскисших пещер еле выжившие
кроманьонцы
Поспешат ворошить пепелища
чужих городищ.
С ветхой рухляди походя пепел
и прах отряхая,
В характерных охряных лучах
застарелых прорех,
Крохоборы от страха сухою трухой
заперхают,
Услыхав наверху мой охриплый
и лающий смех.
За вопящими в ужасе пыль постепенно
осядет,
К одинокому призраку снова вернётся
покой,
Беспощадное время проклятое место
разгладит,
Занесёт и укроет теперь уже вечной
зимой…