Шизофрения, как и было сказано.
Поэт Иван Бездомный в психклинику попал
За то, что дебоширил в тот вечер в ресторане,
За непотребный вид, нервический запал:
Плёл вовсе несусветное, неслыханное ране.
Сама эта больница построена недавно
На берегу речонки в лесах, что под Москвой.
Ещё играли краски, не облупились ставни,
Посыпаны дорожки, дуб шелестит листвой…
Медперсонал отменный, удобные палаты,
Но всякого входившего брала с чего-то дрожь.
Тревога подступала при взгляде на халаты,
С чего-то вдруг казалось: цена у жизни грош…
Ивана привёз друг. Поэт такой же: Рюхин.
Они плюс санитары сидят в приёмной, ждут.
Бездомный очень зол. Синяк от оплеухи,
И мысль одна и та же: «Зачем? Зачем я тут?»
Молчание висит. Всем не до разговоров.
Глубокая уж ночь. Давно пора бы спать.
Не принимают что-то. Не очень-то здесь споро…
Наверное, ждут главного. Боялись просто встать…
Часы пробили час, потом и пол второго.
И вот он появился. Сияющий халат,
Бородка небольшая. Обычно всё, не ново,
Когда б не взгляд колючий, внимательнейший взгляд.
Окинув всех в приёмной, сейчас же догадался
Который тут больной – всему виною вид:
Вон тот, что на диване. Чудно, что не метался…
Второй - сопровожденье. Тут Рюхин говорит:
С приветствия начал. Врач молча поклонился,
Но глаз своих при этом с больного не спускал:
«Он, что же, много пил? В кальсонах, что, явился?
С постели, что ли, взяли? Чертей, крыс не искал?»
Рюхин спешил ответить, всё это отрицая:
Мол, нет, не замечали. С утра здоровым был.
И пил обыкновенно… Случалось, порицали…
Нет, взяли не из дома – так в ресторан прибыл.
«А ссадины откуда? Он, что же, будоражил?
Буянил, что ли, дрался?» Иван вдруг засопел:
«Обидно мне теперь как, не представить даже,
Что вот тебе не врезал… досадно, не успел…»
«Так, так! – промолвил доктор не Рюхину, Ивану –
Ну, здравствуйте, милейший!» «Привет!» - ответил тот.
«И сколько же вам лет?» «Я отвечать не стану!
Подите все к чертям!» «Зачем вы так?» - и ждёт.
«Что рассердило вас? Что стало неприятным?
Обычнейший вопрос и вдруг такой ответ…»
Иван разволновался… По телу пошли пятна:
«Мне двадцать три исполнилось, а быть бы тут не след!
Я жалобу подам! А на него отдельно!» -
Рукой на провожавшего конкретно указал.
«Но чем вы недовольны?» – смотрел в упор, прицельно.
«А то, что я здоров, а он меня связал,
И приволок в психушку!» Сопровождавший вздрогнул,
И в первый раз за вечер в лицо ему взглянул:
«Ох, батюшки мои! – чуть было не исторгнул –
А он и впрямь не болен! – испуганно икнул –
Зачем же, в самом деле, сюда-то притащили?
Нормален он, нормален… обычен, как всегда!»
Но доктор продолжал: «Неверно сообщили –
Вы в клинике всего лишь и где же тут беда?
Никто вас здесь насильно удерживать не будет!
Какая в этом надобность? И не было, и нет!»
«Ну, слава тебе, Господи! Остались ещё люди
Средь полных идиотов, мелькнул надежды свет!
И первый среди них балбес и бездарь Сашка!»
«О ком вы? Кто такой?» «А Рюхин, вон стоит!»
Тот вспыхнул кумачом: «И это друг вчерашний!
Вот сделай людям доброе… ишь, как благодарит…»
«Типичный кулачок! – Иван продолжил снова ,
Упрямо вознамерившись того изобличить –
На физию взгляните: постна и бестолкова!
Жаль, нет у вас возможности с строкой его сличить…
Всё «взвейтесь да развейтесь» - ишь, лозунги сплошные.
А вы в нутро взгляните, пройдитесь среди дум!»
«Вот, сволочь! – думал Рюхин – Вот, как раскрылся ныне.
Змею грел на груди я… и, вправду, тугодум…
И возразить нельзя – ругаться, что ли, с психом?»
«А, собственно, с чего вас привезли сюда?»
«Да, чёрт возьми их, олухов! – пробормотал тот тихо –
Схватили в ресторане, скрутили так – беда…»
«А почему в белье туда вы заявились?»
«Случайно получилось… купался я в реке,
Одежду утащили, но проявили милость:
Оставили хоть это… С того так, налегке…»
«Сходили бы домой. Зачем же так спешили?»
«Нельзя мне было медлить, поскольку я ловлю!»
«Кого?!» «А консультанта. Они же как решили:
Убили Берлиоза, а я… возьму и отступлю…
Вы Берлиоза знаете?» «Того, что композитор?»
«При чём тут композитор? Писатель, секретарь!
Представьте хоть на миг, что эти паразиты
Подстроили нарочно… Профессор не кустарь!
Я понял – композитор тому однофамилец!»
Врач вскинул взгляд на Рюхина. Согласно тот кивнул.
«А консультант-то этот подлец и проходимец –
Пристроил под трамвай… и даже не пихнул…
Зачем ему толкать? Такие не толкают…
Другие штуки знает, что только, брат, держись!
Они предвидят всё, заранее всё знают.
Он днём нам объяснил, как Миша кончит жизнь!»
«А кто-нибудь ещё случившееся видел?»
«Да, в том-то и беда – лишь я и Берлиоз…»
«Решили задержать?» «Уж после, как обидел…
На кухне взял свечу… предполагал всерьёз…»
Врач медсестре кивнул, скорее чтоб писала,
И та достала лист, принявшись заполнять,
Что слышала до этого и что теперь узнала.
А тот опять с вопросами, совсем решил донять:
«Вот эта, что ль, свеча?» «Ну, да! Она, конечно!»
«Иконка-то зачем?» Иван вдруг покраснел.
Как объяснить не знал поступок свой беспечный,
Но взялся говорить, как помнил, понимал:
«Как лучше разъяснить? Он, консультант-то этот,
С нечистой силой знается иль сам она и есть…
Так просто не схватить… пришелец с того света…
С Пилатом разговаривал, и нас смог перенесть!
Чему вы удивляетесь? Я был там, пальмы видел!
За это вот ручаюсь: смотрел на тот балкон»
«Ах, вот как? Понимаю…» «Поэтому предвидел –
Схватил свечу, иконку – пред ней бессилен он!»
Раздался бой часов. Иван очнулся словно:
«Неужто, два часа? И что ж я тут сижу?
Теряю глупо время… бесспорно, безусловно!
Позвольте позвонить – есть телефон, гляжу.»
Врач дал соизволенье, и телефон подали.
02 скорей набрал. Пошли гудки туда.
А женщина у Рюхина: «Женатый он едва ли!»
Тот подтвердил, мол, холост. «Член профсоюза?» «Да!»
На том конце ответили: «Милиция?» «Конечно!»
«Распорядитесь срочно мне выделить наряд:
Мотоциклеток пять! Скорей, прошу сердечно!
Да-да! И с пулемётами – не лишни, на мой взгляд!
Зачем?! Так для поимки злодея-консультанта!
Я сам поеду с ними, заедут пусть за мной!
Тут мало одной храбрости какой-то иль таланта.
Да, я в лицо их знаю… Вам адрес? Адрес мой?
Откуда я звоню? Я временно в психушке!
Не слышно, что ли вам? В дурдоме, говорю.
Алло, алло! Вы слышите? Поторопитесь лучше!
Кошмар и безобразие… Ой, правда, что творю?!»
От злости иль с досады отбросил трубку в стену,
Сказав врачу «пока», собрался уходить.
«Помилуйте, зачем идти вам непременно?
Ночь на дворе глубокая… не лучше ль погодить?
Останьтесь до утра!» Иван его не слушал.
У двери санитары и их не миновать.
«А, ну-ка пропустите! Самим же будет лучше!
Ах, так?! Тогда в окно – придётся разбивать…»
С разбегу головой… Но, чудо – уцелели!
«Ах, вот какие стёклышки себе тут завели?
Пустите же меня!» Укол вколоть сумели…
Лишился сразу сил… К дивану подвели…
«Бандиты! – прокричал. Вскочил, вновь опустился –
Вот, всё же заточили… - добавил вслух опять –
Ну, что же? Хорошо! Вот где я очутился…
Предупредить хотелось… Теперь хочу лишь спать!»
Но врач уже не слушал, давал распоряженья:
«В палату сто семнадцать. Отдельную и пост!»
Вдруг распахнулись двери – удобность снаряженья,
Кушетка на колёсиках. Иван во сне был прост…
А потрясённый Рюхин до доктора с вопросом:
«Он, значит, всё же болен?» «О, да!» - ответил тот.
«И что же с ним такое?» - со всяческим серьёзом.
«Шизофрения точно! К тому же плюсом пьёт!»
«А что это он всё про консультанта этого?»
«Кого-то, видно, встретил, кто так его потряс.
А, может, сам придумал. Мозги лишились светлого.
Ступайте себе с миром… Смотрите, какой час…»
И Рюхин чрез мгновение уже обратно ехал.
Всё тот же грузовик везёт его в Москву.
Свет ярких фонарей вдруг выступил помехой…
Рассвет спешил пробиться сквозь тёмную канву…
Шофёр, понятно, злился и гнал, что было силы.
Машину так швыряло, словно она виной…
На частых поворотах опасно заносило.
Остался сзади лес, что там стоял стеной.
С машиной ощутимо и Рюхина мотало.
Обрубок, на котором сидел он, ускользал.
Всю кипу полотенцев на штуки размотало.
Пытался собирать, но плюнул и сказал:
«Да, ну их, в самом деле! – и оттолкнул ногою –
Верчусь, словно дурак!» – и перестал глядеть.
Пытался разобраться: «За что он так со мною?»
Терзало что-то душу… Как с памяти стереть
И сам тот скорбный дом, и коридор, каталку…
Нет большего несчастья, чем разум потерять.
Переплелись все мысли. Себя вдруг стало жалко:
«Имел Иван то право так злобно обвинять!
Обидные слова… но горе-то не в этом,
А в том, что в них, бесспорно, на век заключена
Вся правда обо мне… Плохим я был поэтом…
Дрянны мои стихи… Им ноль величина.
Мне тридцать два годочка. И что же делать дальше?
Вымучивать до старости две-три работы в год?
Но есть ли от них прок? И что в них, кроме фальши?
Ни в жизнь чрез них известность ко мне не подойдёт!
Дурны мои стихи… и почему я знаю:
А потому, что сам не верю в их слова!
От истины бегу, от смысла ускользаю…»
Но тут машина встала… кружилась голова…
Они уже в Москве. Стоят у светофора.
Напротив тёмный памятник. Чугунный человек.
Чудная мысль мелькнула: «Ему была вот фора –
Стрелял белогвардеец, чем обессмертил век.
Но, что он написал? Не всё читал, не скрою,
Поскольку интересного себе там не нашёл.
Припомнить не могу… Ах, это: «Буря мглою…»
Не понимаю вовсе… Ему же хорошо!
Фортуна! Повезло!» Вновь грузовик тряхнуло,
И через две минуты входил он в ресторан.
Больной и постаревший. Словно не ночь минула,
Словно страдал жестоко от нанесённых ран.
Сам Арчибальд приветствовал. Забрал все полотенца.
Расспрашивал как было, вздыхал, переживал…
Но Рюхин стал другим… В лицо тому вгляделся,
И различил притворство… Вдруг страх всего сковал…
Спросил, подали б водки. Исполнили, конечно.
Присел за дальний столик. Вздыхая, размышлял.
Исправить что-то в жизни. О том, что жил беспечно.
Возможно ль изменить? Но, кто б то позволял?
А потому – забыть! (Чтоб вскорости, едва ли…)
И жить, как получается, как позволяет рок…
Поэт истратил ночь, пока здесь пировали…
Наваливался день всей тяжестью дорог…