По глянцевой глине царапаю гвоздиком бороды, брови,
и уши, и сильные мышцы, соски, гениталий овалы,
и поднятый палец боксёра – позор, пораженья тавро и
крик тренера звонкий «Победа!», судьи хлёсткий кнут запоздалый.
Мой сдался боец, только я не сдаюсь, я горю: много планов,
закончу рисунок и – в печь, чтоб меха осторожно вздохнули,
чтоб жар Прометеев раскрасил горшок в цвет бурлящий вулкана,
живые фигуры людей стали б чёрными, будто бы угли.
Готовую амфору в ткань заверну – одевают так женщин,
и раб отнесёт осторожно архонту – ценителю славному,
к узорам и сценке не сможет придраться суровый оценщик,
и этот горшок не из тех, что за штуку дают четверть драхмы.
По чашам – вино разливать и рассказывать море историй,
а глина – восторг вызывать, как стихи, у стихи почитавших...
О, муза, скажи мне о том многоопытном муже, которого
искусство моё поразит через тысячи лет в Эрмитаже...
декабрь 2011