Тема сегодняшнего разговора стихотворение А.С. Пушкина «Зимний вечер». Как-то, при одной из бесед, я предлагал подумать над этим великим стихотворением, но мне ответили, что это «зачитанный стих», нечто древнее, которое и разбирать нельзя… Удивительно – математику не скучно разбирать доказательства Евклида, а поэтам просто никак…
Ну, хорошо. Представим себе, мы все здесь «люди с фантазией», что это стихотворение написано нашим современником, как стихи некоторого человека, жившего в первой половине 19 века, такой роман о неизвестном никому поэте, погибшем 37-ми лет, на дуэли. Его стихов никто не знал, они пылились на чердаке, но обнаружены… И вот, на одном из хорошо сохранившихся листков, такой текст странный (отвергнут десятком нынешних журналов):
ЗИМНИЙ ВЕЧЕР
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя.
Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя: где же кружка?
Сердцу будет веселей.
1825
Датировка есть, год восстания декабристов и репрессий. Но кто его знает – зима до события или позже? Все же после, наверное, здесь о заточении… Стоп! Все важно в этих стихах, начнешь читать – не остановишься… Заточение. Это важно. Пойдем медленно.
«Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.»
В чем же здесь дело? Слово «кроет» автоматически вводит образ крыши, низкой, плотной горизонтальной поверхности. Мы знаем – дело в глуши, наверное, по бокам лес. Главное –стены снежной вьюги, не видно ни зги. На «стены летящего снега» ложится «крыша туч», и «лачужка» оказывается внутри другой «лачужки», с этой самой «горизонтальной крышей», возникает ситуация «матрешки» - одно «место заключения» в другом. Образ непреодолимой тюрьмы, заточения, даже птицей не улетишь (отсюда потом «синица»). Но, если бы этим и ограничилось, перед нами было бы просто блистательное стихотворение. Дело же в том, что вложенные один в другой одинаковые предметы – это «образ, вызванный парадоксальной ситуацией».. Её можно соотнести с подобными телами, помещенными одно в другое – в определенном смысле, по восприятию, они равны. В математике существует и «равенство» большего и меньшего, оно связано с теорией множеств, разрешившей эту проблему – эквивалентностью множества точек на прямой, скажем, и маленькой ее части, «любого слитного кусочка прямой» (непонимающим пропустить).
Это же чудо - нахождение плода в чреве матери. Именно сходное чудо заставляет радоваться матрешке. Ребенок узнает – он такой же, как большой, только маленький. Есть и страшный прототип – съедение себе подобных. Пушкин в изоляции, в заключении, разве не таково «съедение»? … В данном случае – человеком человека.
Итак, автор в «ларце», «ларец» в «комоде» и так далее – спрятан. Кем и зачем, только 1825 намекает на ответ, но мало ли что выдумаешь… И в этой же строфе есть и «Путник»
Есть «Путник» - страшное, непонятное, то зверь воет у неприступных стен бури, то плачет дитя. Откуда они, кто? Что видят за «стенами», во внешнем мире? И кто это «дитя» - на наша ли, за семь печатей спрятанная душа?
Эти странности вызвали у меня эмоции, близкие к действию на читателя «Соляриса» Лема. Явление странных существ…
Наша ветхая лачужка
И печальна и темна.
Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Или бури завываньем
Ты, мой друг, утомлена,
Или дремлешь под жужжаньем
Своего веретена?
«Ого! – думаю я, какая легкость, какое чувство конструкции. Достаточно абстрактный ужас, стихия страшной странности, укрощена тихой, бытовой картиной. В «галерее», вслед за офортами Гойи – жанровая картина. Фокус смещен, мы разглядываем комнату: задремавшая в кресле старушка-собеседница, веретено – оно жужжит, и это мирный звук среди внешнего крика хаоса. Я повторяю – стихи нам неизвестны, впервые читаем…кто эта старушка? Мать? Или сам автор стар и так называет жену? Может так, может этак…
Но Гомер уже ниписал свой текст. И нити пряжи известны – это Мойры, богини судьбы, их нити, мы знаем и о Пенелопе, но та ткала и распускала материю – Пенелопа, остановившая время. И повторы, повторы, повторы…но о них уже столько написано при анализе этого стихотворения… ). Я сознательно даю «школьный вариант», он четче передает «общее понимание».
«Или дремлешь под жужжаньем»… Нить жизни длится – сонной жизни, продлевается, как бы сама собой, по инерции… «Чары» - разве не так? «Очарованием» называет такие фрагменты стиха теория пси-текстов. Это остановленное время или «время присоединенное к пространству», как угодно.
«Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный».
Кстати, обратите внимание на графику последней строфы – ступени вниз, с корабля на землю Итаки… Но, вернемся, у Пушкина – «лачужка», ветхий дом, только чудом он сдерживает порывы бури… И, наконец строфа, после которой уже повтор:
«Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.»
Я опять, и еще раз – не знаю ни про какую «няню из народа». Может, постаревшая подруга. А может быть – Муза. О вине говорится подробно и дважды, как о способе забыться в горе. Но особенно поражает, неожиданно ставшее синим, небо – «синица», это замечательное, ключевое для стихотворения слово. Синь. И птица, которая проста, достижима, которая в руке… и даже она – вольна, за морем. Там где сияет небо. Но не там, скорее в воспоминаниях, здесь, рядом, шла девица с ведрами, поутру, светло улыбнувшись. А ведра носят на коромысле, и это коромысло – радуга. Мир цвета и воли, улыбки девушки, знака радуги в небе. Мало заключения в глуши, еще и радость рядом, лугов – отобрана…
О строфе завершающей, с повтором. Это не только вихри, круги… Еще и структурная особенность. Строка «золотого сечения» примерно 20-я, из 32-х строк стихотворения. «Спой мне песню, как синица» - 21-я строка. И если нет еще строфы-повтора, то гармоничное членение текста не состоится…
Вот пока все о великом стихотворении. Обсудим и узнаем больше.