Я бумага! Я рисунок испорченный!
Грифелем выполнен и красок на меня не хватило!
Грифели сточены.
У художника нет силы.
Холсты в клочья!
Порваны зубьями вилы!
Я горю и бумага горит, полыхает,
Не нам тушить это пожарище,
Заливать тушью, слезами, красками!
Серого цвета хватает,
Его хватит на всех страждущих!
Да когда же сгорит моя маска, для меня же опасная!
Я прощу, я прощенья прошу, без признания.
Сам я знаю, что глуп и неправ, не признавшись.
Это глупое тело отдаю растерзанию, на заклание!
И пишу это, на колени упавши, став старше.
Для себя став опасным, став лучше и хуже единомоментно,
Я не жду никакого ответа и любуюсь твоей фотографией.
Касаниями, как морской пеной,
Едва докасаюсь, сочиняя себе эпитафию.
Привет! Прочитай, прикоснись, заметь, проигнорируй!
Не давай никакой надежды, это будет хуже!
Дай захлебнуться, упиваясь в душевном голоде и пире,
Пиру, на подстерегающей стуже.
Бьется ветер, я слышу! Зовёт за окно прогуляться,
Почувствовать редкий снежок на затухшей земле -
На плато, плахе, в плаще и на плаце,
Я хочу, и зовут прогуляться в петле
Обыкновенного шарфа. Не взволную глупой мыслью о суициде.
Просто лучшее сказано, а лучше и не сказать.
Потому что простое сделано в лучшем виде.
А сложное - лишь сомненья, душевный ад.
Привет! Прощай! Я уже попрощался, а ты, я надеюсь, забыла.
Что был, мол, такой, растреклятый и слишком тревожный.
Я же знаю, что всё вскроют острые вилы.
Я же знаю, я слишком глупый и так ложно - сложный.
Я честно пытался остынуть.
Я честно пытался остынуть.