Мёртвым поэтам посвящается
Встретилась мне у подъезда тоска в рваном ботинке.
К сахарной пудре седого виска липли снежинки,
Белыми мухами лезли под плащ эры застоя.
Мёртвый поэт был согбен и дрожащ, взгляд беспокоен.
Мерно качался фонарь на столбе, ветром влекомый,
Словно адепт в непрерывной божбе. – Выйти из комы
Ты не сумел, хоронили тебя с миру по нитке,
Как и сейчас, в первый день декабря – снежный и липкий.
Лезвием в небо нацелен был нос, в пальцах – иконки,
Пением батюшка – бывший матрос – рвал перепонки.
Комья ронялись на гроб тяжело в паре морозном,
Сверху ткачиха швыряла назло зимнее кросно,
Видно решила земле сгоношить кипенный саван.
Мать причитала: «Эх, бросил бы пить горькую сам он».
После поминок родне и гостям выдала ложки,
Нам же – по книжке, как старым друзьям, в мягкой обложке,
Чтобы читали твои стихири денно и нощно.
Книжку забросил я... Брат, извини, если возможно.
Встретилась мне ненароком тоска в рваном ботинке.
К сахарной пудре седого виска липли снежинки,
Белыми мухами лезли под плащ эры застоя.
Взгляд у поэта был жалок, просящ, неуспокоен.
Мёрзлыми комьями бились тома, падая с полок,
Книга мне прыгнула в руки сама, точно ребёнок,
Ищущий ласки, немного тепла, памяти крошку...
Вспышкой ответил фонарь со столба прямо в окошко.