На древней-предревней картине: Сизиф в образе Бояна-удальца,
победивший изобретательностью душевных струн Чудище Ужасное,
и обретший Деву-Царевну небывалой красоты и узорчатости ума!!!
Счастливые они летят на бессмертном Сивке-Бурке в терем расписной,
чтобы жить-поживать горя не знать, детей плодить и добра наживать!
СКАЗКА-БЫЛИНА О ЧУДИЩЕ ЗАМОРСКОМ
Собирался Боян смертным боем идти
супротив зверя лютого страшного.
Мир хотел он от ворога злого спасти –
Чудо-Юды лесного ужасного!
Это Чудище всё пожирало окрест –
стариков седовласых и детушек.
Не спасали людей ни молитва, ни крест,
ни девичества цвет милых девушек!
Видом Обло, нравом коварно и дерзко
восхотело навек всю природу сгубить.
Отчего ж так погано, заносчиво, мерзко
поступало оно, чтобы жизнь истребить?
Взял секиру Боян, славный меч-кладенец,
Топор боевой, лук, стрелы и палицу,
взял гусли стокрылые, чтоб наконец
Чудо-Юдо сразить и больше не пялиться
на это такое озОрно прегнусное
исчадие зла, порождение ада!
Настроенье Бояна было не грустное, –
за победу его ожидала награда!
Посулил Берендей – царь премудрый – отдать
победителю дочь свою Марью-Царевну.
Запершись в терему, приготовился ждать,
затаив на Бояна отцовскую ревность.
Не боялся певец, что огромно Оно
и стозевно мохнато с горючими пастями.
Пусть хоть лаяй! – вскричал удалец, – все равно
не мне пасовать пред такими напастями!
Оседлал Сивку-Бурку, вскочил на него
и помчался как вихрь к дремучему лесу.
Чудо-Юдо не знало, что едет не гость,
не бездельник досужий и не повеса.
Вот приблизился к лесу, – как жутко вокруг, –
от испуга сама мать-земля почернела!
Едва только спешился, – тотчас же вдруг
угрюмое небо бедой зазвенело.
О, силы святые, что здесь началось, –
ветры взревели свирепые, буйные!
Молодцу градом побило чело, –
потоки низверглись дождя многоструйные!
Взорвалось все с визгом, огнем занялось, –
камни взлетели от визга такого!
Как будто сломалась Земли бедной ось, –
не Дьявол занес ли над ней смерти коготь?
Стонало и охало все, и сопело,
гудом гудело, тряслось, скрежетало!
Не Свету ли Белому время приспело
исчезнуть совсем, чтоб следа не осталось?!
Падали с неба светила горохом,
у ног рунопевца разверзлася бездна.
Из леса глубин такой несся грохот,
что в этом бесчинстве была бесполезна
вся сила искусного в битвах Бояна,
но только не доблестный конь Сивка-Бурка!
Знал песен слагатель, что друг без изъяна, –
не подведет его вещий каурка!
Вскричал Боян сквозь молний блеск и гром:
о, Сивка-Бурка, встань передо мной, –
тебя прошу всем сердцем и добром, –
на миг замри как лист перед травой!
Конь мудрый замер, в одно ухо влез
к нему Боян – и вылез из другого.
И, кажется, что облегченно лес
вздохнул, узрев друзей победный сговор!
Боян секиру лентой повязал,
украсил ее ладаном, глазурью.
Потом с ухмылкой молодецкою сказал,
что Чудища он сломит злобу дурью!
Плечо как раззудил, да как взмахнул
секирою, забросив ее в чащу.
Довольный хитростью своей, передохнул, –
сказав коню, что Чудище обрящет
погибель верную, коли пошло на то,
что раззадорило бесчинствами героя!
Весь смысл в тактике, – в ней нахожу я толк
и пониманье жизненного строя!
Потом, не мешкая, Боян увил топор
плющом, плюмажем, миртом, базиликом.
В след за секирою простер победный взор –
и вновь оружие швырнул с веселым криком!
О, силы все, что только есть на Свете!
Какой поднялся визг, какой раздался свист!
Деревья разметал рассвирепевший ветер
как высший демиург иль посвященный мист!
Взбесилось Чудище, с ним черти, ведьмы, лешие,
все вурдалаки, упыри и нечисть разная!
Не уцелеют здесь ни конные, ни пешие –
всё, что ни есть, остервенело - безобразное!
Настал черед – и в воздух взмыли птицами
из лука пущенные стрелы храбреца.
Стрижами, ласточками, сойками, синицами
они летели по велению жреца.
Стрелу одну, другую, третью – раз за разом
Боян, приправив воздыханьем, выпускал.
Все свои чувства, умудренный разум
он волхованием в полета стрел накал
умел вложить той силой заклинанья,
перед которой расступаются преграды
и рушатся основы Мирозданья,
в частиц ничтожных превращаясь мириады!
Еще Боян к разящим стрелам грозным
привязывал коврижки, леденцы,
а паче чаянья увесистые гроздья
букв древних – еры, юс, ферт, ижицу и рцы.
По меркам человечьим нет здесь слов, –
об этом не расскажешь в звуках речи, –
как будто бы чудовищным веслом
такое светопреставленье сечи
в природе Чудо-Юдо учинило,
круша налево и направо всё подряд!
Кому-нибудь из смертных вряд ли снилась
такая бойня, просто говоря!
В пылу сражения Боян раздухарился,
ненужные одежды вмиг сорвал, –
по телу витязя горячий пот струился,
от напряженья поседела голова!
А Чудище вопило и стенало,
и хрюпало, и чавкало оно!
Во злобе бешенства Чудовище не знало,
что будет все равно побеждено!
В чем мать его на свет произвела,
Боян как молния с мечом в руке метался. –
Не допущу, чтоб Чудо-Юды власть
взяла бы верх, а я не с чем остался! –
На все лады с ухмылкою лихой
твердил Боян, огнем воспламенившись.
К мечу одежды привязал и так легко
метнул Чудовищу, в лице не изменившись.
Вдруг стихло всё, потом опять взревело, –
и снова визг сменяет тишина...
Нагой взлетел на Сивке-Бурке смело
Боян над лесом, чтоб была видна
картина несусветного сраженья
и наступления дальнейший его ход.
А в целях верных предостереженья
решил Боян не двигаться вперед,
но прежде гуслями своими успокоить
стихии растревоженной природы.
Бряцанье струн трудов не будет стоить
до перемены к лучшему погоды.
Едва Боян коснулся струн рукой
и песнь свою геройскую завел, –
торжественно нездешних мест покой
на землю начал опускаться, и зацвел
как будто бы чудесный райский сад,
наполненный блаженством, негой, лаской!
И заструился отовсюду аромат,
повеяло любви волшебной сказкой!
Пришло в движенье все вокруг, зашевелилось,
влеченьем воздух заискрился, зазвенел.
Нельзя было понять, как долго длилось
мгновение. Казалось, лишь во сне
бывает ликованье размноженья
как огненной любви апофеоз.
Здесь началось такое умноженье
полов и тел, и страсти жгучих слёз!
Отвагой богатырской обуян,
гремел над лесом голосом могучим
не убоявшийся Чудовища Боян, –
защитником природы был он лучшим!
О, как он пел, и гусли как звенели,
что даже Сивка-Бурка подпевал!
Дубы, березы вновь зазеленели,
и было выше всяческих похвал
такое возрождение природы!
Плодились звери, яйца клали птицы, –
и отступили пред Бояном все невзгоды,
и в небе ожили счастливые зарницы!
Смешались утро, вечер, день и ночь, –
уж Сивка-Бурка стал дремать без дела.
Но тут Боян вскочил и гусли прочь,
что было мочи, бросил до предела
таинственной и темной чащи леса,
где Чудо-Юдо злобное укрылось.
Так по велению премудрого Велеса
свершилось то, что раньше только снилось!
И гусли улетели, словно гуси,
как воина последний знак борьбы.
И было ясно, что Боян не струсил,
не отступил пред испытанием Судьбы!
Здесь стихло все, что шепот комариный
явился водопадом среди скал.
Но где ж Чудовище и бесов камарилья,
где злобы их пугающий оскал?
Боян прислушался... Ему вдруг показалось,
что зазвучало неземное пенье...
Переливались в нем и ласковость, и жалость,
рождающие жизнью изумленье.
Конь верный Сивка-Бурка тоже
внимал всему, храня терпенье.
Бояну молвил он: «Похоже,
что это девы юной пенье!»
Сомнений нет, – девичий голос, –
сказал Боян, кивнув главой.
И вот разгоряченный голый
он в чащу ринулся как в бой!
В груди его все клокотало,
он не на шутку в раж вошел!
И сердце нежно трепетало,
и чувства сделались как шелк.
Конь Сивка-Бурка на Бояна
глядел и думал, что хорош
его хозяин, – без изъяна, –
силен, бесстрашен и пригож!
Все глубже в чащу пробирались
Боян и вещий его конь,
и вскоре оба оказались
в лесной глуши. Свою ладонь
простер вперед наш удалец
и, ветви ею раздвигая,
вскричал: «Ждет Чудище конец –
его возмездье настигает!»
Но как опишешь здесь представшую картину:
остолбенел Боян и замер его конь!
Они увидели такое, что детину
любого бросило бы в чувственный огонь!
Там, в глубине за пологом ветвей
была опушка и журчал источник,
и обнаженная лежала на траве
девица чудная, – был стан ее отточен
что твой порфир и линиями звонок,
как лук упруг, хранил он силу страсти
такую, что как будто б само лоно
повелевало надо всем своею властью.
Боян смотрел, дар речи потеряв, –
такого дива не видал он сроду!
«Что ж получается, – велась вся битва зря, –
я для чего от Чудища природу
спасал отчаянно и жизни не щадил, –
не для того ли, чтоб прикончить это зло?»
Здесь молвил вещий конь: «Ты победил, –
считай, что нам с победой славно повезло!»
«Ты ж видишь, как природа торжествует,
Чудовища поганый след простыл!
Всё радуется жизни и ликует, –
победы знаки столь понятны и просты!
Исчезла тьма – повержена тобою!
Ступай, герой, – тебя награда ждет!
Возьми ее решительно и с бою,
не мешкай более, – шагни смелей вперед!»
И вот Боян приблизился к девице
и задышал, и засопел как бык!
Он опустился перед нею и дивился
во все глаза на этот дар судьбы.
Еще мгновение – и два упругих тела
сплелись в объятиях – и что здесь началось!
Красавица стонала и хотела,
чтоб действовал Боян не на авось,
а как положено от Мира основанья –
со знаньем дела в цель тараном бил,
и, девы исполняя все желанья,
как вепрь разъяренный с нею был!
И снова задрожала вся природа,
валились наземь мощные дубы.
Самца и самки вечная порода
торжествовала, – этакой борьбы
словами не опишешь, – нет здесь слов,
всё это нужно видеть, испытать!
Ни мерой никакой и ни числом
не выразить любви всю благодать!
Конь Сивка-Бурка засмущался даже
от этих откровенных битвы сцен,
но продолжал в кустах стоять на страже
до наступления к затишью перемен...
Три дня, три ночи грудью в грудь
Боян с красою-девой бились.
Не в силах прекратить игру,
пылая страстью, в бой стремились!
Уже светелка девы милой
была Бояном в плен взята,
за нею горница, – пред силой
падет любая высота!
Боян своим каленым плугом
вспахал все залежи земель, –
и вдоль, и поперек, и кругом
он деву ублажить сумел!
Так отдала Бояну дева
девичества созревший плод,
чтоб зеленело жизни древо
и крепло бы из года в год!
Продолжение не замедлит воспоследовать.