Странности.
Май раскалил Москву невероятно.
Закат, казалось, жару добавлял.
Чрезмерность, как хотите, неприятна –
Зной угнетал и даже подавлял.
Любому следствию имеются причины.
Факт жизни часто странностью раним.
У Патриарших рандеву – мужчины.
Из лип аллея предоставлена двоим.
Нет никого вокруг. Ужель не удивленье?
Попили абрикосовой, икнули, и сидят
Спиною точно к Бронной. Исключено движенье.
На водной глади пруда сосредоточен взгляд
Известно, что один из «гильдии» поэтов.
Вихрастый, рыжеватый, годами молодой.
В плечах косая сажень присущая атлету.
Заметный парень очень и недурён собой.
Иван Понырев – не так известно имя.
У спутника постарше громче: Берлиоз.
В писательских кругах начальствуя над ними,
За качество работ ответственность он нёс.
В журнале-альманахе все их произведенья
Лишь после читки-правки печатал, издавал,
При этом был начитан до умопомраченья
И в Массолите каждый за это уважал.
Сегодня мастер-класс: подсказывал поэту
Как надобно писать, чем плох Ивана труд.
В беседе речь о вере от зарожденья свету,
В чём правда и неправда, и заблужденье тут.
Внезапно у него исчезла вдруг икота,
А сердце, резко стукнув, упало в никуда.
Мгновение спустя вернулось неохотно.
Иглой тупою, болью засела в нём беда.
И отчего-то страх вдруг накатил волною,
Пугающей настолько – померк наружный лоск…
Заметно побледнев, подумал: «Что со мною?
Пора забросить всё! На отдых в Кисловодск!»
Перед глазами воздух до плотности сгустился,
Из вязкости нежданной, небытия совсем
Внезапно гражданин прозрачный появился
В сажень всего росточком, ущербен, больше чем.
Картуз его жокейский был на макушке как-то,
Из воздуха, как сам, но в клетку пиджачок.
Глумливо улыбаясь, подмигивал де-факто…
Худой неимоверно противный мужичок.
Жизнь Берлиоза, в общем, устраивалась прочно.
К явлениям таким он явно не привык:
«Всё это от жары!» - подумалось, и точно,
Когда раскрыл глаза – рассеялся мужик.
Моргнув разок-другой, продолжил обученье,
В чём смысл религий всех как таковых, о том,
Что выдумка они, влиянье впечатленья:
«Запоминай дословно и применяй потом!»
Высокий тенорок взлетал и разносился
В примолкшей пустоте аллеи далеко.
Отскакивал от лип, на капельки дробился
Без видимых усилий, задорно и легко!
И в завершенье фразы, как будто бы нарочно,
Откуда неизвестно, но ясно, что сюда,
Шёл человек какой-то неторопливо, прочно,
Как ходит рок по свету, удача иль беда…
Свидетели потом мешались в показаньях:
В глазах одних был мал и почему-то хром,
В иных огромен так, словно жилые зданья,
И платина в улыбке. Не золото, не хром…
Но ошибались первые и равно же другие:
Рост – выше среднего и вовсе не хромал.
Костюм на нём и обувь безмерно дорогие –
Понятно, не в Мосторге одежду покупал…
Берет заломлен серый причудливо на ухо,
Под мышкой держал трость и тщательно побрит.
Рот искривлён заметно, слова звучали глухо.
Не без претензий вовсе имел наружный вид.
Глаза мужчины разные, замечено, по цвету:
Один зелёный явно и словно ночь другой.
С рожденья видно так. Заметить как примету.
И брови очень чёрные и выгнуты дугой.
Как только поравнялся, он их окинул взглядом.
В соседстве на скамейку тихонечко присел,
Потом вдруг передумал, и опустился рядом –
Вмешаться к ним в беседу, как видно, захотел.
Переглянулись молча: «Вот же ещё досада!
Кто он таков, скажите? Откуда здесь? Зачем?
Что может быть ему от нас обоих надо?
Способен ли понять серьёзность наших тем?»
Но тот, не замечая, вступился с разговором:
«Вы оба утверждаете, что не было Христа?»
«Конечно! Безусловно! И более – бесспорно!
С чего бы тут сомненья? Вопроса суть проста!»
Пришедший улыбнулся, превозмогая скуку.
Внезапно приподнявшись, беретец серый снял,
Склонился к Берлиозу, протягивая руку.
Тот протянул свою – жест дружеский принял.
«Благодарить хочу! Позвольте мне – сердечно!»
«Благодарить?! За что? же? Извольте объяснить!»
«За сведенья, любезный, и щедрость, что беспечна…»
«Какие ещё сведенья? Не ясна мысли нить.»
Тот что-то говорил чудно, не проясняя,
Настивал как будто на множестве чудес…
В невежестве дремучем его не обвиняя,
Заметили одно: «Вам нужно бы в ликбез!
Все ваши чудеса развенчаны наукой!
Потусторонних сил в них не было и нет!
Поверите и вы, в том знания порукой,
Когда-то, может, были, но время стёрло след.»
«Наверное, шпион… - внутри себя решают –
А если не шпион, произойдёт конфуз…
Но по всему – не наш… Откуда русский знает?
Да, кто же он такой? Похоже, что француз!»
Меж тем тот говорил, не прекращал вещанье.
Кружились, словно листья, слетали имена.
«Что Шиллер ваш иль Кант? Просчёт образованья:
Где мощь, скажите, ширь? Где взгляда глубина? –
Поэт вдруг произнёс, хоть не давали слова,
Не в тему даже как-то и, в общем, не с руки –
Ну, что ваш этот Кант? Вот оживить бы снова,
Да и сослать голубчика, лет пять на Соловки!»
Абсурдным предложеньем и Берлиоз смутился,
А «иностранцем» в пику вдруг обуял восторг:
«Я знал, я говорил – он не тому учился!
Обиделся, представьте! Отправил за порог!
Над вами, я ему, все потешаться будут.
Вы говорите умно, да только не понять!
Не уяснивши сути, немедленно забудут –
В простейшем сокровенность не сложно отыскать!
С деталями всё ясно. Одна мыслишка гложет:
Поскольку Бога нет, кто управляет всем?
Кому оно по силам? Кто, подскажите, сможет
Определять путь, судьбы – не ясно больше чем.»
«Сам человек, поймите, он сам всем управляет! –
Не сомневаясь вовсе, сказал на то поэт –
Что хочет, чего нет – сам точно понимает,
Зачем ему советы? Подсказывать не след!»
«Ах, вот как? погодите! – воскликнул неизвестный –
Ведь для того, чтоб кем-то как надо управлять,
Ему быть нужно всюду, буквально повсеместно,
На перспективу даже прожекты составлять!
В чём человек, бесспорно, безмерно ограничен.
Когда вам это нужно, легко я докажу.
И кроме всего прочего, любой субъект циничен –
Разрушит всё немедленно, поддавшись дележу…
Возьмём хотя бы вас – взглянул на Берлиоза –
Представьте на секунду себя на месте том:
Поднаторел кой в чём, проникся в суть вопроса,
Но вдруг пришло известие, ударило кнутом:
У вас беда: саркома… не долго жить осталось…
Известно всем и каждому – неизлечим недуг.
Отныне жизнь других – ничтожнейшая малость,
Не интересна вовсе! Вот и замкнулся круг.
Сомкнулся и настолько, что тьфу на беды мира.
Сознание и тело терзает, полнит боль,
Без помощи кого-то уже не до сортира…
И был никем по сути, теперь и вовсе ноль…
К примеру, в Кисловодск опять собрался кто-то.
Казалось бы, пустяк: задумал – поезжай!
Однако не получится… поскольку вышла квота –
Судьбою предназначено улечься под трамвай…»
Внезапно Берлиоз рассеянно внимавший
Абсурдным рассуждениям про рак и про трамвай,
Конкретики намёков к себе не принимавший,
Подумал возмущённо: «Хватил мужик за край!»
Но между тем мыслишка виски ему сжимает:
«Нет, он не иностранец… Но, кто же тогда, кто?
Про Кисловодск ввернул… Подумать можно, знает…
Чего к нам прицепился? Зачем и хочет что?»
А тот в насмешку будто, назойливо, нарочно
К поэту обернувшись, вдруг задаёт вопрос:
«Вам хочется курить? Представьте, знаю точно.
Какие бы желали? Доставлю под запрос!»
Понырев растерялся на вовсе с перепугу.
Ни мысли в голове – сплошной туман, угар:
«Обычно «Наша марка» Спасибо за услугу…»
Тот молча протянул старинный портсигар.
Не нужно объяснять - без пояснений ясно –
В нём именно такие, какие попросил…
«Чего назвал я эти? Другие бы… напрасно…»
Но взял одну, смущённо, от спички прикурил.
Меж тем пришедший ждал ответа Берлиоза.
И тот его готовил, сплетая мысли в нить,
Поскольку понимал всю каверзность допроса,
Считал себя обязанным достойно возразить:
«Да, смертен человек – известно и не ново,
Но дело в том, любезный…» Договорить не дал:
«Неоспоримый факт – не повторяйте снова!
Напрасные потуги, коль удивить мечтал…
И это полбеды, что просто, скажем, смертен –
Нет, он внезапно смертен – полнейшая беда!
Незыблемая данность, основа круговерти,
Так было, есть и будет для смертных навсегда!»
«Не соглашусь опять же: видны преукрашенья.
Набором странных фраз вам не смутить меня!
Никто не воспрепятствует, не отменит решенья,
Что были мною приняты на завершенье дня!
Что может стать помехой? Кирпич, упавший с неба?
Иль формуляр казённый, где подпись и печать?»
Но визави молчит, как будто и не слышит
Иль, может быть решает: есть смысл ли отвечать?
«Нет, вам отрежут голову… и вскорости, любезный!»
«Да?! И кто же то исполнит? Завистники? Враги?»
«Ах, что вы? Вовсе нет! – тот произнёс скабрезно –
О происках каких-то и думать не моги!
От женщины, от русской и больше – комсомолки,
Представь себе, придётся принять сегодня смерть.
Бутыль уже разбилась… пусть соберут осколки…
Душа покинет тело, а жизнь земную твердь…
Увы, не состоится и встреча в Массолите,
Поскольку знайте, Аннушка там масло пролила…
Час роковой всё ближе… секундой не продлите…
Насмешница судьба вкруг пальца обвела…»
Сказал и замолчал. Ответом тож молчанье.
Потом Иван осмелился невежливо спросить:
«Не любопытства ради, скажите, вам случайно
Лекарства в психбольнице не приходилось пить?»
Слова во рту его как будто бы мешались,
Одни и те же слышались, выскакивали вновь…
Они, как их хозяин, похоже растерялись…
А незнакомец только чуть-чуть подвздёрнул бровь.
«Я не хотел обидеть, коль вышло, извините!»
Но тот и не обиделся, ни капельки, совсем:
«Бывал там не однажды, отважный юный витязь!
Прошу вас, как случитесь, откланяться там всем!
Друзья мои! Позвольте теперь просить прощенья
За то, что не представился! Взгляните в документ.
Я – консультант, учёный и принял приглашенье.
Шпионского во мне и не было и нет.
Скажу ещё одно, а вас прошу поверить:
Не выдумка Христос! Он был, существовал!
других каких не может быть вовсе точек зренья –
Обречены другие на крах и на провал!»