1.
Ни за что не держусь, никому не спою,
Как разбился тот елочный шар,
Сквозь который смотрела на душу твою.
Не спою, как разбилась душа.
Где-то в мире моя дорогая сестра
Шьет одежды из роз и золы.
Как спокойна она. Как ее вечера
От вскипающих окон светлы.
2.
Эти ножницы с ручками из хрусталя,
С темным лезвием, так холодны.
Ты стоишь у окна. Я дрожу, как земля
В эпицентре Столетней войны.
Два кольца, два конца. Подходи, вырезай.
Все равно у меня его нет.
Я люблю только символы, только глаза,
Только битые стекла и снег.
3.
Снег выпадает из рукава
Бомжика-февраля.
Ах, самолётик летит – ни жива
Ни мертва петля.
А и Б сидят на грудной оси,
Не думают не о ком.
[Не приближайся. Произноси
Моё имя, произноси его целиком]
4.
Представься. Это и будет моя молитва –
Повторение имени, не разобрать, чьего.
Он как дерево, Господи. Его листья
Сплошь в уликах эпистолярных войн.
Даже отсюда слышно, как он шепчет: «Я больше не буду»,
Видно, как уязвима его кора.
Мне остается назвать последнюю букву.
Безучастно, как волны, мимо катятся сектора.
Что, если они найдут тебя, и станут трогать руками,
И вызовут участкового и врача?
Я отказываюсь говорить на камеру.
Так люблю, что не помню, куда вращать.
5.
Я смерть от бледности приму.
О, ад от белизны мертвецкой! -
Слепящей наволочкой детской
Мелькну и опаду во тьму.
Я буду в маленьком гробу
Как белоснежка, белоручка,
До облака иссякнувшая тучка
С рождественской звездой во лбу.
6.
Смерти нет – шепот в губоразжатье сцепя –
Жизни тоже, как хватишься, нет.
Так и пересылай от себя до себя,
Так и будь без особых примет,
Не заботься о завтра, не плачь о вчера,
Потому что тебя нет нигде,
Пока ты не записан следами ведра
На колодезной темной воде.
7.
И будет бумаги мучительный шелест,
И медленный вкус сургуча,
И крошечный и белоснежный пришелец
С восточного спрыгнет плеча,
И сильное в слабом, и слабое в сильном
Очнутся и вспыхнут, и в их
Неверном свету дрогнет простенький символ,
Каким воскрешают живых.