Ну, здравствуй, безъязычье, мы теперь –
одно с тобой. И, кажется, что это
необратимо. Фатум, точка, но…
Проснуться утром и оторопеть
от жизни, и не жечь глаголом тщетно,
и не толочь созвучий толокно –
не счастье ли? Иссякший скоморох
в шкаф со скелетом свой колпак гремучий
запрятал, там уже пирует моль.
Во рту его – тенёта, в горле – мох,
а что до муз, пусть их служеньем мучит
какой-нибудь тусовочный король.
Арапистое время, потакай
гомерам дутым, балуй их слонами
за цирк словес притворных, за пургу.
Как ни дурачь, цыпленок табака
совсем не гамаюн под облаками,
но суть не в этом. Что за попрыгун
в груди всё не уймется, всё бузит,
колотится о рёбра чаще, резче,
как будто он помешан, всполошён?
Любой глагол чудовищно избит,
избыт неподражаемою речью
взахлеб о чем-то ухающих волн,
рыб шелестящих в замершей реке,
ветвей, в ознобе шепчущих загадки,
которых разгадать нельзя. И вот
приходит время в этом языке
тонуть и растворяться без остатка.
Не так ли немота внутри зовёт
к началу, возвращая в колыбель?
Не так ли наступает время верить
другому богу, жить с иным царем
в бедовой голове? Окрест – метель,
опять зима на свете круговертит
и жжет нечеловечьим словарем.