Путь к школе пролегал через огромный заброшенный пустырь.
Городское утро. Утро это для нашего учителя всегда волнительно и даже тревожно. Опасно. Да, опасно. Возможно, это и объясняло дрожь его рук и очень частое, болезненное подергивание век. Он всегда мёрз, даже кутаясь в тёплые одежды — его неизбежно пробивала предательская и колючая дрожь. Зима и лето ничем заметно не отличались в сознание учителя и, пожалуй, ни одно время года своими отличительными признаками не сводило его с ума, а наоборот сообщало какую-то угрюмую тупость и стойкое внутреннее спокойствие.
Выходя из дома он опасливо оглядывался по сторонам и, убедившись в видимой , но обманчивой внешней безопасности, устремлялся в венозный сумрак утреннего тумана, постепенно растворяясь и исчезая в холодном и колком, слегка красноватом и пронзительно прозрачном осеннем воздухе.
Горячие дыхание. Пар из-за рта. Значит он будет прикладывать ладони к сухим и тонким губам. Значит он будет спешить.
Он всегда спешил. А спешить — то, было собственно и некуда.
Долгий и мучительный монолог с собой.... Неизбежен. По дороге к школе его сопровождали только его мысли. Грызущие, выматывающие ежедневные мысли. Если бы вы могли внимательно приглядеться, то вероятно увидели бы их — небольшое облачко жужжащих мух.
Рысью пробежал по аллее и вышел к пустырю. Этого места наш учитель опасался, но ни разу за время своих каждодневных прогулок, он не обходил его стороной. Обходить пустырь довольно утомительно и затратно. Время не давало ему этой возможности. Вставать раньше своих установленных часов ему не хотелось. Вот и приходилось терпеть. А что касается своего страха — он привык и смирился. Иногда он его не замечал. Иногда полностью погружался в него, ощущая острое отчаяние и едкое сумасшествие. С этим тоже приходилось мириться. Наш учитель платил по счетам и получал то, что ему справедливо полагалось. А полагалось и давалось одно — одиночество. А что такое одиночество, если не исчезновение и растворение?
Впрочем, как уже было сказано выше, спешить было некуда. Он шел медленно, поминутно оглядываясь и всматриваясь в плотные и свинцовые разводы утреннего тумана.
Подходя всё ближе и ближе к школе он испытывал жуткое негодование и гнев. Как всегда в каждое из его прогулок свет в окнах школы никто не зажигал. Черные дыры нагло смотрели на него. Жидкое молочное марево заползало в школьные оконные дыры и оставалось там навсегда. Учителю это не нравилось. « Я ведь живой - говорил он себе, - почему они молчат? Они как будто не хотят меня видеть. Неужели так трудно привыкнуть к моему присутствию? Я же часть твоего молчания. Я не отделим от твоей смерти. Почему ты отвергаешь меня?»
Он входил в школу, расписывался в журнале посещений, снимал перед кем-то шляпу ( перед кем? ), кивал кому-то головой ( кому? ) и шел на свой урок.
Настрой учителя всегда серьезен и строг. Его ничем не сломить, его ничем не заменить. Таких эквивалентов нет. И не ищете. Хотя вероятность всегда остается.
Его уроки.... Он словно пред тяжелым и трудным боем или схваткой насмерть двух диких животных. Он жадно смотрит вам в рот. Ты ему нужен, читатель.
Ничего тут и не поделаешь, должность требует невероятных интеллектуальных усилий. Работа, так сказать, обязывает. Идейная работенка. Нужная. Выдайте ему шприц!
Учитель проходил в класс, включал свет, почти царственным жестом руки давал понять, чтобы никто не вставал и не делал лишнего шума. Они слушались. Они не делали лишнего шума. Это было невозможным.
Он всегда хотел продлить свое внутреннее, постоянное почти блаженное спокойствие на максимальное возможное время. Как владело оно им! Манипулировала словно детской куклой и выворачивало наизнанку. Таскало из стороны в сторону, вело за собой и ни к чему не приводило. Но как ему это нравилось! Какое вечное блаженство! Тупое опьянение безволием и страхом. Жест раба в ожидание своей судьбы. И неизбежный удар приговора. До боли предсказуемого и банального. Не нам решать его судьбу. Немые наблюдатели за казнью. Что мы можем? Показывать пальцем на палача или на жертву? Отстраняться от всеобщего зрелища и воротить нос? Закрыть глаза? Опустить голову? Или вмешаться в эту долгую и мучительную казнь? Не выбирая ни участи палача, ни участи жертвы. Путь человека лежит между этим ужасом. Более приятного выбора судьбой не дается. А обманывать можно только себя, прислушиваясь к лжепророкам и лжемудрецам. Картинная галерея зеркальных образов. Кривые маски. Пляска последнего утреннего луча.
После первых слов учителя тишина рушилась и исчезала. А начинал он говорить примерно так:
« Знаете, когда я иду на урок к вам, я всегда обдумываю предмет и тему нашего разговора. Каким он может, как пройдет, смогу ли я его докончить, сделать цельным и конечным — всё это мучает меня по дороге в школу.
Я знаю, вы ждете от меня всегда нового и увлекательного. То, чего до этого не знали. Вы хотите услышать что я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО думаю и как и какими путями я к этому пришел.
Почти всегда с большой трудностью я предпринимаю неловкую попытку рассказать о себе. Я понимаю, что это никогда не представлялось возможном. Ни тогда, ни сейчас. Приблизиться ко мне невероятно трудно. Пробить панцирь мифа ни у кого ещё так не получилось. И думаю, что у вас тоже как у НИХ ничего не выйдет. Я бы мог посоветовать вам сразу же отказаться от этой идеи, но у меня нет терпения и последней причины, чтобы перестать говорить и навсегда замолчать. К тому же, я не всегда знаю и чувствую, поймете ли вы меня или нет. Но я точно знаю, что буду ХОТЯ БЫ услышан, а услышан правильно или ошибочно, меня это в принципе, мало волнует. Ведь это ваша работа ( ну или назовите как хотите, мне безразлично) — выслушивать меня и задавать вопросы. А что сказать я всегда найду. Даже, если толком то и не представляю о чём говорить. Но предмет нашего разговора не так уж важен и вряд ли он имеет какое-либо значение. Ну , если только для сугубо СПЕЦИАЛЬНЫХ ЛИЦ. Я бы очень даже хотел , чтобы вы упускали из виду всякий смысл, который может возникнуть по ходу. А то, что будет происходить здесь — пустили на самотёк. Как я уже сказал, это не так уж важно. И никогда, собственно, важным не было. Не обращайте внимание. Это моё ПРОШЕНИЕ.
Что говорите? О чём я буду рассказывать сегодня? Знаете, когда я готовился к этому уроку ( а его внезапности я ничего не знаю), я справедливо предполагал ( почему не знаю), что сегодня вы УЖЕ в состоянии предложить мне тему совершенно САМОСТОЯТЕЛЬНО. Но сейчас я вижу, что вы не готовы это сделать и даже, возможно, просто не хотите. Право, не знаю, чем это вызвано. Природной робостью или застенчивостью? Обыкновенной апатией, меланхолией, равнодушием, невежеством? Или отсутствием всякой тяги к размышлениям и к естественному желанию непрекращающихся изменений? У вас ничего этого давно нет. Вы потеряли ключи. Вы не знаете где двери. Вам наплевать на всякий выход. Вы жуёте банальность. Вы пожраны. Вы лишний вес. Спокойствие трупа стало заботой живых. Как и когда то. Ничего не изменилось. Ничего нового вы уже не сообщаете. Я привык к этому, как к норме.
Видимо, что подобные причины перечисленные мною выше и сделали из меня того, кем я сейчас являюсь — Учителем.
Поэтому слушайте. Слушайте внимательно, кто ещё помимо меня может так слажено и дельно говорить? Я один. То то же.
Я знаю, что в иные моменты кому-то из вас до безумия хочется выговориться . Обычно тот, кто хочет это сделать, считает себя умнее меня и будто его речь достойна ваших ушей. Какая чушь! Глупец. Что за вздор?! Если бы он действительно являлся таковым, то вероятно бы занимал моё место, верно? То то же. А какая сила вознесла меня на такие высоты я даже и не подозреваю. Как и ты тоже, мой странный друг.
Неужели я прошу я слишком многого? Почему так тяжело слушаться и понимать мою речь? Впрочем, можно и не понимать того, что я говорю, но почему так тяжело глядеть на меня с уважением и почитанием? Мне не надо большего. Достаточно и этого.
Нет, постойте, я не хочу сказать, что вы рабы или кто то в этом роде. Может быть это какая-та форма, но ведь и не более того! Только и всего.
Вот вы говорите — государство. А что государство? Талдычите мне о тирании, о деспотии, о каком-то полицейском режиме, о наличии одной партии, об отсутствии армии антисогласных. Ну да, их нет. И вряд ли будут в той мере, какая нужна вам.
Говорите мне, что мои речи лживы. Но вы то сами никогда не задумывались о том, что может быть как раз всё наоборот? Вы лжете. Причём тут я?
Я не верю в то, что я виноват. Смешно! Как может такое, чтобы один человек, напрягите свои мозги, только ОДИН мог виноват в таком количестве бед? Чушь! Вы себя слышите? Эй, олухи! Хватит играться в эти цацки. Довольно с меня этих гимнов и фальшивых песенок. Хотя вот...
Учитель на минуту задумался.
Я открою вам дверь. Я отпущу вас. Прямо сейчас. Да, вот, прямо сейчас. Хотите? А? Хотите? Ну что молчите? Ну что вы молчите? А? А?
В классе повисла абсолютная тишина. Только сбивчивое дыхание учителя нарушало зловещее спокойствие комнаты.
Он продолжил, но уже не так громко, а сдержанно и даже устало:
Школа — это очень универсальное место. Можно покинуть её в любой момент. А можно и вернуться, если захочешь. Обычно я таких не шибко жалую. Им соответствующее место подыскиваю. Наша любовь друг к другу, я думаю, справедлива. Но это уже отдельная тема для разговора. Урок закончен. Вы свободны.
Из класса он вышел первым. На сегодня нет занятий, а, значит, домой.
Руины школы выглядывали из-за черного леса. Пустырь выделялся среди общего пространств алым известковым пятном. Нагло кровоточил и выпускал в прозрачный, чистый воздух серые нити зловония. Солнце мучительно и жадно искало опоры. Но её не было.
Одинокая фигура человека нырнула в темную аллею и через несколько секунд её очертания и формы растворились удушливым, едким облачком.
День набирал обороты.
08.11.11.