С самых высот и с самых низин
гнал я
Свою бесконечно милую тягу
К бродяжничеству,
Свою незаменимую тягу
К дали.
Если то называть Землей
То голод мой
Несоизмеримо больше.
Если то называть водой,
То кровь моя
Неисправимо легче.
Но я прозрел:
Нет места, что не могло б называться мне домом.
И если каждая искра – очаг,
Настолько ли неутолим
Мой голод.
Если каждая ветошь – стяг,
Настолько ли свята
Моя жажда.
О как же – как - мне ослепнуть обратно?
К трем зернышкам красоты
для той,
чьи запястья – мои.
С самых высот и с самых низин
гнал я
свое разноцветное стадо
оборвышей
Свое несусветное стадо
Идей.
И осипшие двурукие несуразности –
Суетливые несуразности
Разбредались по мне,
Заслоняя,
Гулом своим заслоняя
От меня мою мягкую,
Мою травянистую смерть.
И было то оглушительно
Плоско.
Но занимало
мысли и сны.
А потом я прозрел –
Бархатно.
Три зерна легкости в красной пыли
очарования той, чьи зрачки
до сих пор еще
мною
не выпиты.
Под толщеёю вод
непреложна
моя гегемония,
всеобъемлюща
и острожна
так,
что мне больше нечего делать,
как только ее избегать.
Славно ли?
Да останутся лишь три всполоха дымных
Из милосердия к той,
Чьи глубины
Отныне
Мной обезвожены.
С самых высот и с самых низин
гнал я
Свою бесконечно милую
тягу,
Свою неисправимую тягу
К дали.