Эта статья написана в 2011 году. С тех пор мое понимание темы красоты у Эмили Дикинсон, не изменившись по существу, обогатилось и уточнилось. Я собрал и перевел тексты, в которых Эмили говорит о красоте http://www.stihi.ru/2013/01/18/9868, а недавно выставил в сети новую статью, в которой тема красоты у Эмили Дикинсон рассмотрена в более широком контексте http://www.stihi.ru/2013/03/14/3298.
А. Грибанов 14.03.2013
Вновь приходится выступать в не свойственной мне роли комментатора. И снова комментирую Эмили Дикинсон. А спровоцировало вот что. На сайте висит в числе многих моих переводов из Эмили и перевод ее очень известного и слегка таинственного стихотворения “I died for beauty” (449). И вот получаю от одной читательницы рецензию, в которой она сообщает, что смысл оригинала в моем переводе вывернут наизнанку и, вообще, это хрестоматийный пример того, как не следует переводить. Более того, рецензентка точно знает, в чем именно он, этот смысл, состоит. Конкретность претензий подкупила, и я ответил, но разговор не получился. Однако подумалось: а что если и другие, возможно, более склонные слышать, читатели пребывают в сходных мыслях, просто не высказывают эти мысли вслух? Да и много разных соображений накопилось, связанных с этим стихотворением, которыми хочется поделиться.
Итак, оригинал и мой перевод.
I died for Beauty – but was scarce
Adjusted in the Tomb
When One who died for Truth, was lain
In an adjoining Room –
He questioned softly “Why I failed”?
“For Beauty”, I replied –
“And I – for Truth – Themselves are One –
We Brethren, are”, He said –
And so, as Kinsmen, met a Night –
We talked between the Rooms –
Until the Moss had reached our lips –
And covered up – our names –
От красоты я умерла,
От правды умер он.
В могилу я легла с утра,
Его зарыли днем.
Он рад узнать был, от чего
К соседке смерть пришла:
«Ведь правда с красотой одно,
И Вы мне как сестра».
Друзьями встретили мы ночь,
Приятно речь текла,
Пока не склеил губы мох,
Не спрятал имена.
Приведу еще лучший, на мой взгляд, из других переводов этого стихотворения, принадлежащий Алле Шараповой. Тем более что иногда буду упоминать его в дальнейшем.
Я умерла за красоту,
И человек, что был
Положен рядом под плиту, –
«За что тебя?» - спросил. –
«Меня – за красоту, а вас?» -
«За правду - был ответ –
Мы ближе, чем сестра и брат!» -
Мы встретили рассвет,
Из смертных порываясь уз,
И длили разговор,
Пока нам мох не запер уст,
Пока имён не стёр.
Сразу бросается в глаза принципиальное расхождение первых строчек. И сразу же скажу: не только у Шараповой, но и у других известных мне переводчиков присутствует это «за красоту». А у меня «от красоты». Смысл, в самом деле, очень разный, и читателю, особенно пристрастному, может даже показаться, что тут просто желание выделиться, противопоставить себя другим.
Мне уже приходилось писать, что у Эмили смысл, по большей части, вполне ясен и в туман заводят только интерпретации, попытки проникнуть в ее умолчания. Попробуем разобраться в смысле и здесь. Начнем с того, что это одно из немногих у Эмили стихотворений, которое не до конца понятно без литературных параллелей. Всякий, кто немного знаком с английской романтической поэзией, сразу безошибочно услышит прямую отсылку: Китс, «Ода к греческой вазе». Вот финальные строчки этой оды в оригинале и максимально точном прозаическом переводе:
"Beauty is truth, truth beauty" – that is all
Ye know on earth, and all ye need to know.
«Красота есть правда, а правда – красота» – вот всё,
Что вы знаете на земле, и всё, что вам нужно знать.
Однако обратите внимание, как у Эмили подана тема красоты-правды. Высказывается об этом не героиня, а ее волею судьбы посмертный сосед. И высказывается как-то мельком: дескать, все ведь знают Китса, и упомянутое тождество – давно общее место. Как относится к этому на самом деле вовсе не очевидному тождеству героиня, остается неизвестно. Она всего лишь поддерживает разговор, похоже, не без удовольствия, ну а чем еще в могиле заниматься?
Комментаторы еще отмечают перекличку стихотворения Дикинсон с длинным и довольно скучным стихотворением Элизабет Броунинг «Видение поэтов» (“A Vision of Poets”), где есть строчки
…these were poets true,
Who died for Beauty, as martyrs do
For Truth…
…это были истинные поэты,
Умиравшие за красоту, как мученики умирают
За правду…
Здесь тоже несомненная отсылка к Китсу, которого в своем стихотворении миссис Броунинг прямо и отдельно от целого списка гениев упоминает.
Стихотворение, как почти всегда у Эмили, хоть и горько, но насквозь иронично. Героиня, прежде чем к ней подложили соседа, пообвыкла (adjusted) в могиле, они лежат в соседних «комнатах» (rooms), они разговаривают, как родня (Kinsmen). Упоминание, как бы походя, тождества красоты и правды тоже входит в этот иронический контекст. Но, читая, все время помнишь, что это усмешка над гробом, а финальные строчки о мхе, остановившем речь и скрывшем имена, погружают в таинственный и прекрасный ужас душу, уже начавшую улыбаться над смертью.
Поэзию, создающую очарование этого удивительного стихотворения, не хочется расчленять. Но все-таки что же в нем сказала Эмили, если перевести на язык прозы? В конце концов, этот вопрос встает и при поэтическом переводе на другой язык: поэзия русского текста не должна противоречить поэзии английского. И тогда ключевым становится предлог for.
Объем значений этого предлога огромен. Если пытаться переводить русским предлогом, то это может быть и «за», и «от», и «для», и «из-за», и «ради», да еще не всё. В таком изобилии смысл можно и потерять. Но это по-русски. А что по-английски? А по-английски это один предлог, в том то и дело. В XIX веке, например, было вполне допустимо сказать “to die for tuberculosis” – умереть от туберкулеза. Так и сейчас изредка говорят. Именно на такое понимание определенно указывает вопрос соседа “Why?”. Вполне естественный вопрос в предлагаемых обстоятельствах: отчего умерла? Было бы дико и претенциозно отвечать на этот простой вопрос: за красоту. Ведь спрашивают всего лишь о причине смерти. Если «за красоту», то нужно менять содержание вопроса: «За что?». Это логично следует из сковывающего предлога «за». Так многие переводчики и поступают. Причем обычно форма, в которую облекают этот вопрос, довольно нелепая: «За что умерла?» Какая-то деревянная конструкция. К тому же, в английском тексте спрашивающий употребляет не обычный глагол died (умерла), а failed. У этого слова тоже есть значение «умерла», но оно не основное, основное – «потерпела неудачу». Можно спросить: «За что убили, покарали, казнили?» или даже, хоть и диковато звучит, «За что отдала жизнь?», но не «За что умерла?» или «За что потерпела неудачу?». У Шараповой гораздо естественней: «За что тебя?» Но всё же вглядимся в картину: речь ведь идет о мирном кладбище с отдельными могилами, ничего насильственного не просматривается. Весь ужас случившегося скрыт, как по большей части и бывает в жизни, под вполне благообразной поверхностью. Просто красота – причина ее смерти (и ее жизненной катастрофы), как его смерти – правда. Как сказано у Мандельштама про другое опасное человеческое свойство: «Может быть, простота — уязвимая смертью болезнь?». «Не недуг ли красота? (“Is Beauty an Affliction?”), - однажды напрямую спросит Эмили (1456).
Правда, и здесь мы наталкиваемся на многослойность английского слова. “Affliction” переводят и как «болезнь», и как «горе», и как «бедствие». Тем не менее, главный, определяющий смысл – общий всем значениям, и его, этот смысл, толковый словарь передает как «боль или несчастье» или «причина боли или несчастья». Точнее не скажешь.
Какая красота имеется в виду? Красота – цель творчества, как у поэтов, явившихся г-же Броунинг? Красота как высшее свойство и состояние души? Остро проникшая в душу обреченная красота мира, как беззаботная красота цветка в том, другом, только что упомянутом, стихотворении Эмили? Или, может быть, женская красота? Ведь Эмили, женщина, не могла и на эту тему не думать. И в стихах нельзя не заметить, и в письмах. И красота, от которой умерла героиня, достигнута ли она или осталась пламенем, только убившим, но так и не разгоревшимся? Мы не знаем этого, и этого не нужно знать.
А предлог живет своей жизнью. Все его ипостаси присутствуют и порождают ассоциации. И смерть за красоту, как мученики на аренах умирали за правду. И смерть ради красоты – для того, чтобы ее пламя не слабело, чтобы дать ему пищу. И смерть из-за красоты, потому что красота вызывает ненависть людей и зависть богов. И просто смерть оттого, что смертельная идея красоты овладела душой. Всё это есть в великом стихотворении, о котором идет речь, и не стоит задавать прямые вопросы. Умерла от красоты. Уязвимая смертью болезнь. Здесь поэзия и тайна, которые должны остаться и в переводе, без которых стихотворение становится обыденным. Расшифровка, педалирование одного из множества ассоциированных смыслов, влезание в скрытое автором – всё это убьет поэзию. «А из зала кричат: Давай подробности!»
Точно так же не стоит спрашивать, что думала Эмили о тождестве красоты и правды. И от того, и от другого умирают, это бесспорно. И то, и другое в полной мере присуще ее поэзии. А тождественны ли, уже вопрос метафизический. Метафизикой Эмили не слишком интересовалась.
А нам стоит задуматься: чего же мы хотим от поэтического перевода? Пересказа содержания? Разобранный пример достаточно очевидно показывает, как даже это может оказаться невозможно не только в стихе, но и в прозе, из-за разного смыслового объема как будто эквивалентных слов, из-за невоспроизводимого шлейфа ассоциаций. Ведь настоящий стих, собственно, тем и живет, складываясь в некую новую реальность, мгновенно ощущаемую, но долго и неубедительно пересказываемую. Эту ни к чему не сводимую реальность, строго говоря, и следовало бы называть содержанием поэтического произведения. Можно передать схему, сюжет, некоторые, лежащие на поверхности, образы. Только будет ли стихотворением такое изложение? Остается единственная достойная цель поэтического перевода - создать русское стихотворение, близкое и по поэтической сути, и по силе воздействия к оригиналу. Без чуда здесь не обойтись. Но такое чудо стоит труда.
Автор благодарен Алле Шараповой. Ее перевод не только использован в предлагаемом тексте, но во многом стимулировал мое обращение к этому стихотворению, а в ее отзыве о моем переводе высказаны суждения, повлиявшие на ход моих размышлений. Спасибо Ольге Денисовой, чье многократное «Не так!» помогло моему переводу принять его нынешнюю форму. И это она обратила мое внимание на стихотворение No. 1456. Благодарю также читательницу, упомянутую в начале статьи. Не будь того отзыва, не собрался бы написать.