я рисую внутри своих глаз проклятых рыб,
эти стены расписаны плавниками и солью морской воды,
что выплакало само море с ребер своих волн.
потерпи еще немного –
может год, а может целую жизнь.
эти платья дней завязали мои рукава,
руки тонут не в тех словах.
я пишу ему, я звоню, я кричу
разрываю слева свое и молитвы ядом пишу.
хна сентября растерла ключицы до дыр,
нету места внутри ни для кого, там лишь он один.
никотин разросся до корней ресниц,
его имя во всю спину легло бледностью гнилой воды.
он там страдает по тому, что было век назад,
я же месяц с ним всего рядом была, богу благодарности писала
за то что, наконец, на мои руки упало
то, что просила всю свою жизнь.
а он даже не может мне выхаркнуть «отпусти».
да, я простая, земная как халва почвы,
кожура сгорбленная и состриженная с затылка одиночества.
да, я треснутая во всех местах, и каемки нет на мне
как на дорогом фарфоре что по бокам выбелен до первого снега.
да, и кисти мои не тонки, да не изящны и коленки не звенят колоколами как на причастии.
мое имя даже в церкви не написано…
так куда ж ты прешься то со своими чувствами кислыми,
остаешься следом кефирным над губой,
вытрешь рукавом и нету тебя и забудут твой вой
у окна самого дальнего, на корочке дома,
что вышито вглядами твоими до сухости в глазницах черных.
он все знает, про все твои к нему покаяния.
у него дрожат пальцы от твоих признаний и наверно, тоже что-то внутри болит каждый раз…
он не виноват, что умеет плавать, а ты лишь землю копать.
В.