Всё одно: говорить или плакать тайком –
До тебя нынче не достучаться.
Мелкий дождь семенит над Москвой и Тайгой,
Делит ночь на неравные части.
В каждой трети штриховки тебя узнаю:
До портрета – какая-то точка.
Я не ставлю её. Птицы мчатся на юг.
То и это – священно и чётко.
О любви восклицать – не моё, не твоё.
Мы тихи в одичалой разлуке.
Только сердце под рёбра неистово бьёт,
Оглашенно и мерно, без звука.
Не страдаю печалью. И боль отошла.
Чувство ночи изрезанной – глубже.
Покосился и вымок наш славный шалаш.
Счастью скучно на егерской службе –
От звонка до звонка и умчится домой.
К почерневшим полям да осинам.
Кочевая весна у любви кочевой.
На горбах её, видно, нести нам.
Ни карет, ни саней. На себе. Тяжела.
Отдаляясь всё больше и выше.
На две рваные части. Не в ногу, не в лад.
Но строптива – и крепнет, и дышит.
Так разводят мосты и уводят невест.
Так стреляют предательски в спину.
И однажды нести этот крест надоест.
И останется охнуть и скинуть.
И останется жить, и останемся мы
– Плечи выпрямив яро и гордо –
С ощущением воли, сумы да тюрьмы,
Наступая друг другу на горло.
Говоришь: «Всё прекрасно». И бог бы с тобой.
Только я так сказать не сумею.
Мелкий дождь семенит над Москвой и Тайгой.
На осеннем ветру коченея…
-
Всё не так. Не о том. Слишком длинно. Смешно
Объясняться в любви перед казнью.
Это ночь виновата – наточенный нож.
Всё никак не убьёт. Только дразнит.
Я теперь многословна, поскольку саднит
Всё сильнее под левой лопаткой.
Эта осень не стерва – обычный садист
В грязно-жёлтых окрашенных патлах.
Отметелила знатно. И в кровь, и в любовь.
И сиди – утирайся ладонью.
В ожидании чуда. Мороза и льдов.
Каждый вдох, словно мантру, долдоня.