Нет, не мне о любви говорить в вечереющем храме,
Не со мной темным жрицам по ночи водить хоровод.
Я к незримой руке в поцелуе приникну губами,
И холодные кольца объятья смертельного вод
На душе обрету, в омут Леты ее окуная.
Оболочка пуста, как хрустальный бокал без вина.
И от новой звезды загорелась лампада иная,
И от новой любви пробудилась душа ото сна.
Но не мне этот срок дополнительных горьких исканий.
Я клубок размотал, не заметив, играя, конца.
И уже предо мной – семь свечей, словно семь заклинаний,
В семь колен оплывающих с именем первоотца.
Даже атома нет, лишь остатки порвавшихся связей,
Звуки струн, эхо звуков, знакомых из песен чужих.
Как зерно прорастает весной из навоза и грязи,
Так строкою одной прорастает потерянный стих.
Но не мне продолжать через рифы по рифмам движенье:
Чтоб витийствовать надо покинуть потушенный храм.
Только мне не уйти. Я оставлю свое отраженье
В зеркалах, чьи проемы с утра занавешивать вам
Черным шелком. Знакомая с детства картина –
Ритуально отмеряны дни от кончины и до.
И не знает никто – навсегда ли приходит кончина?
Я узнал – и ушел. И опять не узнает никто.
Ожидание счастья сродни ожиданию смерти:
Тот же адреналин раздражает застывшую кровь.
Где-то в дальней стране мне страданье отмерьте,
Чтоб еще раз по мерке удачу отмерили вновь.
Апрель 1996