Не значит ли это, что там,
где слепнут от молний и вовсе ни зги не видать,
на той верхотуре,
где дождь превращает оглохшие крыши в там-тамы
и где большеногая буря
устала – не все ж ей плясать, -
что там уже больше не могут стрелять…
Что с этой страницы восстанет Твоя Галилея,
что с этой секунды -
и так же, как в долгом евангельском «времени Оном»,
что, прячась за голуборукими елями,
сквозь стены талмудов
увидит Иону…
…которому было все мАло пророчеств, и тайн,
и небо малО, но много – трех дней
в аду кашалотнего чрева.
Увидит Адама и Каина,
который не вынес победы огней,
молитв - не своих, он приходит,
и руку на брата,… и бьет, но прогневать
страшась Наднебесного: «Разве я сторож? Откуда
мне знать, где твой агнец пасет тонконогих ягнят?
Послушай, любить за двоих мне не трудно,
И что Тебе песни и жертвы того – не меня?»
Но видит не небо, а в тысячах тысяч потомков,
как в зеркале, брата, который над братом
кровавую руку занес,
и видит ягненка,
доверчивый рот, и неверящий взгляд,
колодец невысохший Евиных слез.
Навечно: Ну, разве я сторож, откуда
в оливах моей Галилеи,
в причастных к божественной тайне горах
торговцы находят Иуду…
и как, на рассвете… и после такого… кровавым елеем
оливы опять затопляет жара?!
Ведь там уже больше не могут плясать…