Мой город скованный и часто мрачный,
сидит в степи на корточках, прижав
дома к груди своей казачьей,
ногою наступивши на кинжал,
доброшенный сюда Екатериной
ещё во времена больших потерь.
Под сердцем рана, в ране глина,
которую используют теперь
в мартенах и ещё каких-то печках
для синтеза простейшего труда
и магии огня. Она беспечно
ещё жива. Хотя все города
уже давным-давно предпочитают
гирлянды и витринные огни,
а я при свечке Пушкина читаю
в сырые обесточенные дни.
И думаю о том, что Лукоморье
забылось здесь, где дуб сухой стоит,
где не выносят сказочных историй
с тех пор как Кот ни с кем не говорит.