Мне голос был.
Самой судьбой дарован,
не громкий, не надсадный, не крутой,
он взял меня не визгом и не рёвом –
но песенкой, сердечной и простой.
Под эту песню я увидел небо
над колыбелькой питерской моей,
под эту песню я вкусил и хлеба,
и горьких слёз, и чёрных сухарей.
Тот голос был всем тем, кому несыто,
неладно и невесело жилось.
Он пел на свадьбе Кости-одессита,
а тёмной ночью многим не спалось...
Когда земля сполна хлебнула крови,
когда Христом взмолила: пожалей! -
я с ним стоял у холмика Прасковьи,
и провожал печальных журавлей,
и у сожжённой хаты мыкал горе,
и гнал косяк шаланд за волнолом,
и под «Три года ты мне снилась!» в море
бананы ел, пил кофе. Или ром...
Он жизнь любил, он был рабочим малым
и так хотел, чтоб парни всей земли
могли собраться вместе! всем кагалом! -
да только петь, как он, не все могли...
И он растаял в холоде предзимья,
в печальном крике, в призрачном строю,
навек оставив мне родное имя
да песню задушевную свою...