I
Можно рассматривать человека как продукт эволюции, которую претерпевали на земле животное и растительное царства в доисторические времена. На финише он представлял бы собой абсолютное совершенство, сумму свойств всей фауны и флоры, конечный смысл природы, будучи при этом включен в нее, раздробившуюся и застывшую на разных, дочеловеческих ступенях развития. Современная трава была бы тогда неисполнившимся человечеством, его зеленой, листвяной юностью. Насекомые, рыбы и звери были бы тогда вечными недорослями, некими попытками к вочеловечению, не успевшими осуществиться до того, как человек стал их современником.
Точно так же мы можем допустить, в порядке дискуссии, и обратное, а именно, что человек есть первосущество, а животные и растения – не что иное, как выродившиеся, деградировавшие человеки, мутанты, существующие одновременно с эталонным видом.
Наконец, мы можем считать человека формой болезни природы, или, напротив, природу – результатом болезни материи, исходящей от человека.
II
Не станем комментировать эти генетические варианты, сочтем их за метафоры, за метафорические гипотезы.
Попробуем, однако, поразмышлять о возникновении идеи нравственности у человека, отличающей его от всего, что не есть человек.
Этика, мораль, чувство вины, миф о первородном грехе, миф об изгнании из рая (то есть из закона), миф имени собственного суть грани разницы между человеком и всем остальным.
Определение человека почти немыслимо с точки зрения человека. Надо поместить его непосредственно в природу, чтобы обозначился тип его автономии – на примере сравнения дистанции между ртом и пищей, равно как и способов аннулирования этой дистанции.
Ш
Этика, мораль, то есть состояние осознанности греха, ложного шага, происходят от космической удаленности рта человека от его пищи. Это космическое пространство между ртом и пищей изолирует человека от природы, обособляет и индивидуализирует, творит в нем здравый смысл и приятие себя самого, как такового.
Для человека существование не есть единое целое, некая неделимость; для него существует не единая большая жизнь, в которой каждый участвует, но множество разрозненных жизней в борьбе друг с другом и во взаимном поглощении.
IV
Камень не может быть моральным – ни аморальным. Он не знает греха. Он не может быть честным или нечестным. Рот камня есть пища камня. В случае камня не существует никакого разграничения между ртом и пищей. Он ест, будучи пищей сам себе.
Возьмем дерево: его рот (корень) слит с его пищей (землей). И в этом случае мы не можем говорить о дереве моральном или нет, о вине или невиновности дерева.
У травоядных рот отделен от пищи только временем года, а у плотоядных, у льва, например, дистанция между ртом и пищей преодолевается в процессе бега, охоты. Это дает впечатление величия, силы, жестокости, но не безнравственности, не греха.
V
Дистанция между ртом и пищей у человека – космическая. У человека множество ртов, конкретных и абстрактных. Его глаза, его уши, его ноздри, сам его мозг – все это рты, алчущие самых разных видов пищи, тоже конкретной или абстрактной.
Огромная дистанция между ртом и пищей – это и есть особость человека, деликатность его устройства, его чувство греха.
Вот с какой силой прочувствована эта дистанция в притче о Христе, сохранившейся в одной из исламских хроник:
«Однажды Христос, шедши со своими апостолами, проходил мимо дохлой собаки. Апостолы сказали: «Пакостно воняет эта собака». Иисус же сказал: «Но сколь белы ее зубы!»
VI
Мышление есть форма голода. В этом смысле время есть максимальная дистанция между ртом и пищей, между дольним и горним.
1982
Перевод с румынского Анастасии Старостиной