Июнь в Кузбассе выдался на редкость благодатным, солнечные дни перемешивались короткими теплыми дождями. Наш шахтерский поселок утопал в зелени тополей, кленов, берез. Окрестные пологие холмы пылали от сибирских жарков. Вечерняя смена пятницы подходила к концу. В руддворе шахты собирался рабочий люд. Шутки, смех. Народ спешил «на гора», так называли дневную поверхность. Клеть за клетью шахтеры выезжали из шахты. Сумерки опускались на землю. Воздух был не просто теплым и ароматным, он был сладким. Пахло листвой, травой, цветами. После шахтной атмосферы человеческое обаяние было неспособно вот так, сразу распознать все земные ароматы. Мне иногда казалось, что я, выехав из шахты, ощущаю аромат зрелых арбузов. Хотя понимаю, что арбузам в западной Сибири, да еще в начале лета, взяться неоткуда. Все торопились снять с себя шахтерскую робу, пропитанную потом и угольной пылью, и скорее в душ, под горячие струи, потом переодеться во все чистое, легкое, летнее.
Когда мы, горные мастера, десятники вентиляции, транспорта, специалисты среднего звена, дружно мылись в душевой, в главную раздевалку неожиданно вошел главный инженер шахты Гладышев Виктор Михайлович.
Поздоровавшись с теми кто, уже помывшись, сидели на лавочках, выкуривая свои папиросы. Он спросил:
- Ребята, а кто сегодня мастером на седьмом участке?
Они назвали мою фамилию. Гладышев подождал, пока я смою с себя мыльную пену и попросил после отчета за смену задержаться в дежурке. При этом мне показалось, что главный инженер как-то, уже слишком детально, рассматривал меня обнаженного, что немало меня смутило. После ухода главного инженера, ребята принялись подтрунивать надо мной:
- Ну, парень, держись! Не миновать тебе сегодня клизмы! Так что мыло с одного места не смывай!
В раздевалке стоял дружный хохот. Я же недоумевал от неожиданной просьбы второго лица шахты. Но делать нечего. Ослушаться главного… об этом не могло быть и речи. Однако я прокрутил в памяти все подробности прошедшей смены. Ни каких огрехов не находил. Дело было не в этом. Такого я не мог предположить. Первопричина возникла несколько дней тому назад. Начальник седьмого участка Тузовский доложил ему о том, что при бурении восстающей скважины по мощному буровой снаряд, как говорят горняки «зацепил» пустую породу, а это в свою очередь значило, что пласт имеет в этом месте геологическое нарушение. По имеющимся данным геологоразведки нарушений пласта в этой зоне не зафиксировано.
Знать о характере нарушения в пласте было крайне важно, от характера нарушения зависело то, как необходимо монтировать выемочное оборудование, что предопределяло успешность работы шахты. После двухсуточных размышлений главный инженер принял решение, близкое по своей сути к авантюре; в скважину пробуренную от откаточного горизонта до вентиляционного должен проникнуть человек. А потому, что диаметр скважины составлял 60 сантиметров, человек должен иметь соответствующую фигуру. Человек этот должен добраться до зоны нарушения на высоту 40-50 метров. Если учесть то, что пласт залегает под углом 72градуса к горизонту, задача эта – просто авантюра.
Обо всем этом у меня состоялся разговор с главным инженером у него в «дежурке». Выполнить мне этот трюк главный инженер предложил при условии полной добровольности с моей стороны. Гладышев повторил это неоднократно.
Исходя из простых, но значимых в данном случае, фактов: я был молод, стройного, спортивного телосложения. Мне ничего не стоило по пять – семь раз за смену подняться с нижнего горизонта на верхний и спуститься обратно. Об этом моем «чудачестве» знали не только на нашем участке, но и на всей шахте. Знал об этом видимо и главный инженер. Объясняя мне задачу, Гладышев с такой надеждой смотрел мне в глаза, что у меня не оставалось ни каких сомнений насколько это важно. Я согласился без колебаний. Вопрос о моей задержке на шахте перед моими домашними Гладышев решил оперативно. Он позвонил об этом моим соседям.
Облачившись в свежую спецодежду мы опустились в шахту. Я, сняв брезентовую куртку, оставил на себе нательное белье и легкую хлопчатобумажную одежду. Перебросив фонарь светильника через шею, себе на грудь, я поднялся к устью скважины. Гладышев напряженно наблюдал за мной со штрека. С порожней вагонетки я довольно удачно втиснулся в скважину. Мои движения были направлены вверх по скважине. Первые несколько метров я преодолел довольно уверенно. Появилась боль в коленях. Локти давали о себе знать. Коксующий уголь достаточно твердая порода. Я сделал небольшую паузу. Наблюдавший за мной со штрека Гладышев, светивший в скважину фонарем, тут же окликнул меня, с тревогой в голосе спросил:
- Ну что там у тебя, Толя? Не получается?
Я заверил главного инженера, что у меня все нормально. Дальше при моих конвульсиях я пытался чередовать части тела и конечностей при фиксации на каждом очередном отрезке. Выручали меня резиновые сапоги, их ребристыми подошвами я приспособился удерживать себя в этой рукотворной дыре. Наступило серьезное утомление. Я тяжело дышал, голова под каской и спина обильно вспотели, несмотря на то, что по скважине дула приличная вентиляционная струя, сметавшая в отдельных местах угольную пыль. На очередном «привале» я попытался образовать минимальный просвет, что бы увидеть светильник главного инженера. Гладышев был на месте, в скважину по-прежнему светил его фонарь. Я окликнул его. Он прокричал мне:
- Что там у тебя, Толя? Я почти не вижу тебя.
Голос его в скважине странно резонировал. Мой вопрос был о том, ориентируется ли он, на какую высоту я поднялся. Гладышев помолчал, напрягая голос, прокричал еще громче прежнего:
- Хрен его знает! Думаю метров двадцать.
Помолчал, видимо ожидал еще какой – либо вопрос от меня. Ничего не услышав, добавил:
- Толик, если очень трудно, спускайся к хренам собачьим!
Я поспешно ответил:
- Поползу дальше. Может, отгул заработаю?
В ответ услышал.
- Ну, давай дорогой! Помаленьку. С отдыхом.
После этого диалога разговоров с главным инженером не было. Я продолжал, с уменьшением темпа, подниматься выше и выше. Вдруг, неожиданное препятствие. Пластмассовый корпус батареи угодил в углубление в скважине. Видимо это было небольшое отслоение пластины угля. Попытка опуститься ниже, чтобы освободиться от не желательной расклинки, не удалась. Вверх – то же самое. Пробую повернуться вокруг своей оси, еще хуже. Банка из углубления не выходит, а поворачивается, нестерпимо вдавливаясь мне в поясницу. Я понял: ерзать на месте толку ни какого . Что же делать? Я замер, на месте лихорадочно прокручивая в своем сознании возможные варианты выхода из плена. Но, ни чего путного в голову не приходило. Более того, меня охватило не просто чувство страха, это было нечто большее. Это было не знакомое за мою небольшую жизнь, состояние души, разума, всего моего существа состоящее, да-да, из страха то же, одиночества, одиночества не в том обыденном смысле, когда нет рядом ни кого, а одиночества маленькой, живой , но мыслящей крупинки, замурованной в бесконечную, как космос земную твердь. Мне казалось, что я нахожусь почти в центре земного шара, из которого нет и, не будет ни когда возврата на тот, другой свет, где сейчас тихая ночь, упоительно- сладкий воздух, который так приятно вдыхать, где на тебя ни что не давит.
Я не понял, как долго я находился в таком, полусознательном состоянии. Постепенно физические и духовные силы вернулись ко мне. Пришло единое и верное решение, необходимо оставить аккумулятор, а самому вращаясь, повернуться хотя бы на четверть оборота. Удерживаясь ногами и левой рукой, правой дотянулся до самодельной пряжке. С трудом извлек штырек из отверстия в ремне. Ремень тут же ослаб. Я, осторожно перемещая все свои опорные точки начал задуманный поворот вокруг своей «оси». Батарея оставалась на месте. Я извивался до того момента, когда банка оказалась у меня на животе. Я втянул в себя то, что называют животом, до предела. Батарея теперь как бы погрузилась в это углубление моего тела и тут же вышла из злополучного углубления. Эта беда подтолкнула меня к новому решению, батарею я оставляю у себя на животе, так проще избежать повторения заклинивания. Не без труда застегнул ремень и, передохнув, я продолжил подъем. Через несколько метров произошло главное – спиной, именно спиной, я почувствовал, что скольжение по скважине изменилось. Спина скользила не так легко, как прежде, а с заметным усилием. До моего сознания не сразу дошло, что это может быть та самая порода, из-за которой и происходят все эти муки. Поднявшись еще, я протиснул руку к себе за поясницу, пытаясь определить на ощупь, обо что же я опираюсь. Ура! Победа! Сомнений не было, это был глинистый сланец! Эта порода является для угля «вмещающей», лежит на ней и покрывается ею же. Изловчившись, я поднял голову вверх, белесый клин аргелита, занимая примерно четвертую часть скважины, уходил выше, насколько определить было трудно. Я даже попытался нащупать у поясницы какую-нибудь щербинку породы, что бы отломить ее и прихватить с собой. Этого же мне не удалось сделать. И здесь произошло другое чудо, пропало, притом совершенно и абсолютно, чувство страха, обреченности. Теперь я был не одиноким и заточенным навеки в недра планеты Земля. Я вновь был просто горным мастером, на своем участке. Чувство радости переполняло меня. Почему-то захотелось петь, свистеть или просто кричать. Я знал, что скоро спущусь на штрек, где меня ждет главный инженер, порядочный человек, непревзойденный специалист подземной угольной добычи. Спуск вниз был в десятки раз быстрее подъема. Стоило лишь слегка ослабить напряжение в коленях или локтях, как тут же начиналось неудержимое скольжение вниз. Теперь прилагались усилия, что бы это скольжение погасить. Методику спуска освоить удалось быстро, это делал короткими отрезка. Я услышал радостные возгласы инженера. Но почему-то он одновременно ругал себя нецензурными словами. Еще одно движение и я, как мешок, шлепнусь в вагонетку, за время моего путешествия, до половины наполненную угольной пылью. Гладышев бросился ко мне. Он мне показался то ли необыкновенно чистым, то ли бледным, как мел. Я только на штреке ощутил, что рубашка на мне мокрая от пота и все тело бьет какая-то мелкая дрожь. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, все тело сковала непонятная, неведомая сила. Я сидел в вагонетке, склонив голову, молчал в состоянии оцепенения. Когда я поднял голову, то увидел, что Гладышев протягивает мне фляжку с газированной водой. Я выпел половину фляжки воды и глубоко вдохнул.
Гладышев произнес:
- Толя, ты молодец. Ну, что породу видел? Где она сволочь, на лежачей или на висячей?
Я ответил:
- На лежачей, Виктор Михайлович. Залезла в пласт сантиметров на тридцать. А сколько тянется вверх, сказать не могу. Сил не хватило до того места подняться.
- Да это и не важно, - тихо проговорил он и что-то видимо вспомнил, добавил,- Ну, слава, Богу, а то ведь мы с Сашей, с твоим начальником участка, все мозги поломали. Не хотелось, ни как не хотелось угробить щит посреди горизонта.
Главный инженер обратился ко мне:
-Ну, ты как? Идти сможешь?
Я сделал еще несколько глотков из фляжки, надел брезентовую куртку и мы отправились к стволу. В душевой , глядя уставшими глазами главный инженер сказал:
- Еще раз огромное тебе спасибо, Толя. Большую службу для шахты ты сослужил. Но об этом на публике трезвонить не надо. Если узнает участковый горный технический инспектор про наши с тобой номера, шкуру с нас спустит, а с меня первого. Иди, мойся. Зайдешь потом ко мне. Я распоряжусь, что бы тебя на «скорой» домой отвезли.
После душа я зашел в дежурку. Гладышев сидел, углубившись в документы. Часы на стене показывали три часа пятнадцать минут. На востоке небо чуть заалело. Приближался рассвет. От услуги машины, которая дежурила у окон шахтного здравпункта, я отказался. Дорога, протоптанная напрямую от шахты к поселку через картофельные огороды, занимала не более двадцати минут спокойной ходьбы. Стояла первозданная тишина. В предрассветном небе мерцали яркие звезды. Где-то вдали, на фланге шахтного поля чуть слышалось гудение шахтного вентилятора. Было прохладно, но не холодно. Я шагал не спеша через огороды, через заросший кустарником и бурьяном пустырь. Перешел через полотно железнодорожной ветки, что шла к нашей шахте. Рельсы поблескивали покрытые росой. Природа к началу нового дня щедро окропляла чистой влагой все, что находилось на земле. На земле, где люди немалую часть своей жизни проводили где-то глубоко в ее недрах. Мне сегодня пришлось ближе познакомиться с недрами этой земли.
Проспал я в этот день почти до вечера. Спал крепко, без сновидений. Колени и локти еще несколько дней были покрыты синяками и болели при прикосновении к ним.
В июле, после выдачи аванса, кассир нашей бухгалтерии, позволявшая называть себя тетей Дусей, увидев меня как-то после дневной смены, сказала:
- Ты паря заглянул бы ко мне. Тебе там что-то причитается получить.
Не догадываясь с чего бы это, вдруг мне причитается, я подошел к кассе.
В отдельной ведомости против моей фамилии стояла цифра – 600рублей.
Когда тетя Дуся подала мне означенную сумму и не дав задать вопрос произнесла:
- За содействие рационализации. Понял?
- Я все понял.
Стремительное сибирское лето набирало свою силу. Среди буйного разнотравья и цветов выделялись все-таки ромашки. В Сибири они вдвое крупнее своих европейских сестер. От всей этой неописуемой красоты не возможно было оторвать глаз.
… Все было хорошо. Впереди была целая жизнь. Мне шел двадцать пятый год.
Анатолий Сухенко.