- Геля или Лина? Скажи-ка лучше сама, как тебя называть?
- Ангина, - склоненная к плечу головка с взлохмаченными и налипшими на лоб жидкими волосенками, под которым два озорных буравчика.
- Ангелина? – переспрашиваю: откуда же ей знать слово «ангина».
- Нет, Ангина. – Собравшиеся у Юрасовых гости переглядываются, смеются. Закатывается звоночком и Ангелина.
- Ну выдумщица! – удивляется Зина, которая всего неделю назад взяла девочку из детского дома. - Давай-ка я тебя причешу, умою. Набегалась…
Сначала Зина хотела ее удочерить, но в городской администрации отсоветовали, это же навсегда, а вдруг ребенок не приживется, не примет новых родителей или вам самим захочется с ней расстаться – всякое ведь случается. И хотя моя сестра сразу же отвергла такой поворот событий - «Чур вас!» - все же оформила она опекунство.
Два года как потеряли они сына, разбился на купленной им тогда легковушке. Я по-прежнему изредка навещал Юрасовых, сосредоточившись на огороде, где они выделяли мне под картошку землю. Но как вести себя с ними, о чем разговаривать, никак долго не мог взять в толк. Боялся я коснуться кровоточащей раны. Время, говорят, лечит, но рубцы остаются.
Я видел, что жизнь Зины, которая, как льготница, рано вышла на заслуженный отдых, вдруг разломилась на две части. На прошлое, заполненное спешкой, поездками ни свет ни заря в другой город на работу, переживаниями сначала за подрастающего, а потом и за взрослого сына, затянувшимся из-за безденежья строительством собственного дома и на настоящее, где все, к чему она стремилась, уже, вроде бы, есть, вон как зажили – иные соседи завидуют, но какая леденящая пустота вокруг…
Сашка затаился, еще больше ушел в себя и в дела, которые, как пенсионер, тоже мог бы уже оставить, а теперь прямо, как ошалел: служба, служба… Она у него по суткам, связана с дальними командировками. О чем думал Сашка, пытаясь напиться в баре перед приходом домой, что переживал – клещами не вытянешь. Зная его, Зина и не пыталась. Жила механически, на старом заводе, руки сами что-то делали, ноги ходили. Перекидывала уголь, разводила цветы, выщипывала траву, кормила кур, да уже и не кур, а единственного оставшегося у них после похорон и поминок, очень ценимого ею старого петуха и надоедливого скулящего Черныша на цепи и, конечно, без конца наведывалась на могилку, где через год они поставили памятник. Зина, если не на кладбище, так целыми днями – одна. Сядет иной раз на крыльцо: «Все, как раньше, но только зачем, для чего?» Пустота и в ней, и вокруг нее, и у каждой вещи, к которой она прикасалась, своя маленькая пустота. Как не хватало ей заботы о ком-то! Так и появилась у нее мечта взять ребенка из детского дома.
Родня, прознав о том, отговаривала, в выражениях кое-кто не очень стеснялся, слишком уж необычный поступок собиралась она совершить:
- Ну сумасшедшая! И думать об этом запрети себе.
- Не надо, Зиночка, милая…
- В таком возрасте-то? Тебе ведь даже не за сорок уже…
- Благородно, конечно. Но о свободном времени придется забыть. Когда для себя-то начнешь жить?
Я тоже в унисон сказал, что не стоит этого делать: если возьмешь ребенка, назад пути не будет.
Но, похоже, что с Сашкой у них вопрос был уже решен.
В тот раз мы собрались у Юрасовых, чтобы познакомиться с Ангелиной. Она очень быстро освоилась. Ее «топ-топ» – повсюду. В прихожей, на лестнице, на втором этаже, где ей выделили сыновнюю комнату. То куклу несет показать, то обновки. Ко всем льнет, просится на колени и всех называет мамами и папами. Это озадачивает. Но, видно, так настраивали их в детском доме: вся жизнь – ожидание, когда тебя отсюда заберут. А кто может забрать? Конечно же, только мама и папа. Это уже и не родители, а любые мужчина и женщина, которые по какой-то причине не могут иметь своего малыша.
Зина, стоит ей это услышать, меняется в лице, злится. Такое начало несколько коробит, но Зине видней. Ведь ей наверняка сказали, как обращаться с девочкой.
- На колени не смей, – дергает и тянет ее к себе за платьице Зина. - Сашка ей уже дважды говорил об этом. Ни к кому. Особенно к дядям. А мама у тебя теперь одна – я. А кто твой папа, знаешь? Где он?
- Он на службе.
- Правильно.
Взгляд у Зины только что строгий, обиженный, смягчается, снова блестит. Но такое чувство, что ей неловко. Будто она находится не у себя дома, а где-то в гостях, и нечаянно разбила чашку. Видна в ней какая-то растерянность.
Невольно пытаюсь понять: выдержит ли, справится ли с новой обузой? И тут же сам себя одергиваю: нелепые мысли, куда ж ей теперь деваться?
- Ой, какая она умная, терпеливая, – продолжает Зина, когда девочка в очередной раз куда-то убегает. – Вчера сказки ей читала, двести страниц одолели, мне уже надоело, а она хоть бы шелохнулась. Так что не всегда она такая егоза. Это вас, новую родню, увидела, вот и лезет из кожи вон, чтобы понравиться…
- Там-то, в приюте, поди, сказки им не часто читали?
- Не знаю. Говорят, читали. Но девочка дикая. Росла как бы сама по себе, в обстановке постоянной борьбы. Группы у них смешанные, разновозрастные. Мальчики и девочки вместе. Старшие девочки над ней издевались, связывали зачем-то… Увидела чаинки: а это что? Как с Луны свалилась. Чаем их, что ли, там не поили? В первый день подстригла ей ногти на ногах: аж внутрь загибались. А теперь, говорю, уберем ногти пылесосом, принесла, включила, а она в рев, «Не хочу!» – кричит. Я не сразу сообразила из-за чего: оказывается, она никогда раньше не видела пылесос и подумала, что теперь я буду толкать туда ее пальцы…
- Ну пылесос-то, наверное, видела. Да только какая-нибудь нянька запугала ее им. Чтобы не лезла к электричеству. Слишком уж бойкая. А с чаем: ведь заваривают его там в большом котле, как в армии. Потом разводягой, то есть поварешкой, разливают по стаканам. Какие чаинки?.. – высказал я предположение.
- Может, и так: не придуривается.
И все равно: многое было чудно. Впрямь: как с Луны!..
Перед обедом мы вдвоем с Ангиной пошли в лес. На городской окраине, где живут Юрасовы, лес рядом, рукой подать, и глубоко мы не заходили, но для нее все было внове. Сколько насекомых, разнообразные деревья, высокая трава. Бежала она впереди меня и часто останавливалась, наклонялась, иногда исчезала, и мне приходилось ее кричать. Тут все не такое, как у них в детдоме или у мамы во дворе.
- А это как называется, а это?.. – восторгалась девчонка. То ли и впрямь тому, что увидела, то ли из-за появившейся возможности доверительно пообщаться с тем, кого ей представили, как дядю, показать себя.
- Шиповник, мать и мачеха (я запнулся посередке названия), чертополох, он колючий, смотри, как его много, будь осторожна, - объяснял, - а это душица, запомни соцветия, мы ее наберем…
- А кого душить? – испуг в глазенках. Я уже привык к таким неожиданностям.
- Из нее чай заваривают, очень ароматный, вкусный…
Я нарвал себе для дома душицы, насобирала ее буро-сиреневым букетиком для своих новых родителей и Ангина. И еще мы принесли поджидавшим нас во дворе за столиком родственникам несколько тяжелых, черных от ягод веток черемухи.
Зина уже резала зелень, разливала суп.
- Раньше никогда не готовила обед, суну себе булочку в рот и сыта, о еде не думаю до вечера, а теперь приходится. Все по полной программе…
- А ест она, ест как. Без колбаски не может, - уже об Ангелине, с восхищением. – А водянистая была, под глазами темно. Наголодалась, видать…
- И все же ты молодец, Зина, что так поступила, - сказал я ей тихо.
После обеда занялись ветками черемухи.
- А с косточками можно? – приставала Ангина к матери.
- Нет, нельзя. Ни в коем случае.
- А я ем. Смотри, как грызу, а у меня молочные зубы. И ничего мне не будет. Видишь: живая.
- Ну и зря, - встрял я в накалявшийся разговор матери с дочерью. – Раньше я тоже ел черемуху с косточками. А теперь без зубов. – Я таинственно отозвал ее в сторонку. – Смотри, и только никому не рассказывай. – Девчонка кивнула: мол, о чем речь, вместе в лес ходили, это будет наш секрет.
Я вытащил изо рта нижний протез, и тут же быстро поставил его на место.
Наверное, зря ее новый дядя это сделал, потому что удивление в округлившихся глазах Ангины, причем, смешанное со страхом и сочувствием ко мне было неописуемо. Тем не менее, любознательная девчонка стала просить, чтобы я повторил фокус. И так было всякий раз, когда я к ним приезжал. До нее никак не доходило, что можно иметь искусственные зубы, внешне совсем такие же, как настоящие.
В течение августа и сентября я не раз посещал Юрасовых, мне почему-то легче стало у них бывать, но не мог не заметить, что в отношениях между матерью и дочерью что-то не заладилось, хотя Зина продолжала по-прежнему нахваливать Ангину.
Как-то привез цветные фломастеры, блокнот.
- Нет, - перехватила подарок Зина, - что надо, я сама куплю, незачем ее баловать.
- Так это ж я для развития... Тебе же лучше: будет рисовать, увлечется, а ты занимайся своими делами.
Зина заколебалась:
- Лина, где ты? Ну-ка иди сюда.
- Вот я, здесь, - сверху и быстрое топ-топ по ступенькам. – А, это ты приехал, ну здорово.
Я попытался пожать ей руку.
- Нет, не так!.. Давай сначала!
Снова протянул ей ладонь, и она по ней лихо, запанибратски хлоп своей: мол, вот как надо, отныне никаких рукопожатий между друзьями.
Зина прыскает, я тоже хохочу.
- Ну и удалая!..
- Пойдем, что ли, опять в лес? – без особой надежды.
- Нет, сегодня не пойдем, мне надо накопать молодой картошки.
- Я буду тебе помогать.
- Ты что, ничего не понимаешь? Я же тебя только что искупала, опять вся перепачкаешься, - не на шутку взвинтилась Зина. - Никакой картошки. Вот тебе дядя привез фломастеры, иди к себе, садись и рисуй.
- Нет, я буду помогать ему! Ты слышала? Хочу на огород…
Не раз мне приходилось видеть капризных, избалованных детей, часто подобные эксцессы сопровождаются истерическим припадком, солеными брызгами. У Ангины никаких слез, ее буравчики стали алмазными. И от этого какой-то холодок шел по коже. Но Зина тоже упрямая. Вот уж где коса на камень.
- Кто тут кого воспитывает? – вступился я за Зину, грозя пальцем. - А ты уступи, – сказал ей. - Не по годам взрослая девочка. И своевольная. Ее не переладишь. Да и полезно, сама знаешь, это… как его, трудовое воспитание.
- Любит она работать. Всю посуду перемоет, стирает себе трусики, ленточки, а как ванну отчистила к приходу Сашки, сияет, я и не просила ее. А гордая! – рассказывала изменившимся голосом, с прежним блеском в глазах Зина, когда Ангина после моих слов о трудовом воспитании, так и не дождавшись разрешения матери, утопала на огород искать лопату. – Были мы давеча в городе, в приют ездили, захотелось ей снова подружек повидать, пофорсить перед ними в обновках, снимки показать. Очень хочу, говорит, арбуз, а то старшие девочки его ели, а я еще не пробовала. «Неужели тебе не давали, – говорю, – такие жадные?». «Нет, не жадные». И знаешь, что она еще добавила: «Просто я никогда ни у кого ничего не прошу». Вот какая она у нас.
Зина появилась неожиданно, как тень. Тут только я заметил, что чем-то она похожа на свой ставший местами довольно-таки запущенным огород, ее лицо мне показалось серым, почти сливалось с ним.
- Вот пришла посмотреть, как вы работаете. А знаешь, ты прав был, когда спросил, кто кого воспитывает. Вчера ходили с Ангелиной на могилку, сидела там и думала: кто у кого в опеке, она у меня или я у нее? Кто кому нужнее?
- М-да… - Я разогнулся и в сердцах вонзил лопату в землю. - Трудно ответить на эти вопросы. Сразу не разберешься. Наверное, тут обоюдное... Лишь бы не получилось, как в одной шорской сказочке.
- Расскажи.
Я взглянул на Ангину, которая в это время издевалась над найденными ею колорадскими жуками.
- Пусть играет... Одно злое чудовище полюбило маленькую девочку и забрало ее в свой дворец на Луну. Так и осталась эта девочка там, а когда выросла, стала женой чудовища. Ей приходится много работать. В ясную погоду ее хорошо видно. Она стоит на Луне с коромыслом на плечах, на котором висят ведра. И подолгу с грустью смотрит на Землю, и плачет…
- И это все, что ли? А вывод какой?
- Это все.
Что-то изменилось в жизни Юрасовых. Похоже, к лучшему. Например, Сашка, по словам Зины, стал меньше пить, старался больше бывать дома. Однажды с зарплаты купил жене байковый халат, а Ангине куклу Барби. Но почему-то беременную. Под платье он ей не заглядывал, просто попросил в магазине Барби, ему и дали такую. Ангина тут же поинтересовалась: «А кто папа? В тюрьме, что ли, сидит, как папа Игорь?» В тюрьме, впрочем, сидел не папа ее, а отчим. А мамы, с сожалению, уже не было на этом свете. Не знаю, что между супругами случилось, но за то, собственно говоря, что случилось и отбывал «папа Игорь» длительный срок наказания. Нет, у Барби должна быть более счастливая судьба. Зина заметила, что Ангина раздевает и укладывает ее спать в одну постель с Мишкой, а когда Зина взяла игрушку в руки, то ей очень не понравились натуралистические подробности, тогда она подобрала ей туловище от другой куклы, а это выбросила. Получился смешной уродец. Теперь недовольна была Ангина.
- Она родила, - чуть замешкавшись, объяснила Зина.
- А где ребеночек? А, знаю: у папы… - и побежала к себе наверх, в детскую.
Зине оставалось только плечами пожимать и вновь в который раз удивляться: «Такая пигалица, а все, что не надо, знает».
- Через год ей в школу, скорее бы. Ум у нее, сам видишь, какой. Цепкая, как репейник. Будет в классе отличницей, лидером. Не хватает ей сейчас общения с детьми. А может быть, - вздохнула, - станет хулиганкой, ох уж и даст она прикурить педагогам.
- Устала ты?..
- Не то слово. Тяжело с ней. И знаешь, согрешила, как страшно согрешила: недавно впервые нашлепала. Читала ей, как всегда, книжку. Но чувствую - глаза слипаются, никаких сил терпеть. Дай, говорю, посплю малость. А ей приспичило прыгать на кровати, а когда надоело, легла рядом, и давай меня ни с того, ни с сего пинать. Пинает и пинает. Такая непослушная. Ну я и взвилась, весь сон прошел. Сказала, что если она так будет себя вести, я верну ее туда, откуда взяла. Тут, прости Господи, и подняла на нее руку. А она мне: «Злая старуха! Я и сама от тебя уйду». «Ну и уходи, говорю, скатертью дорога». Топ-топ, смотрю: собирает вещи, упаковала все в свою сумку. Думаю, куда уйдет, а увидела ее уже на улице, перед домом. Остановилась, размышляет, что же делать…Через некоторое время вернулась, часа два не разговаривали. Она все стояла у окна, дулась, сухих паучков между рам разглядывала…
- Может, наоборот, надо было поговорить, приласкать?.. – высказал я наконец про ласку. - Ну не хватает девчонке этого! А ты обращаешься с ней, как командир. Только и слышишь: это можно, это нельзя…
- Да разве же я не давала ей ласку, не позволяла многое?.. А теперь не знаю что со мной… Но не могу… Никак не могу ее полюбить. Не люблю и все, - неожиданно призналась Зина.
От таких слов меня будто током обожгло до внутренностей, но Зине точно стало немножко полегче. Выговорилась. Я попытался перенастроить сестру: несомненно даровитый ребенок, может, станет ученой, прославит их, а останется необразованной - что за славная работница по дому вырастет, сейчас нескладная, но какая сильная, широкоплечая, замечала, поди, с тобой даже чем-то внешне схожа, чувствуется в ней рабочая косточка, вон с картошкой мне помогла, будет ухаживать за вами на старости лет, за чистотой следить, манной кашей кормить... «Если бы не был женат, честное слово, взял бы ее к себе, читал бы… эти проклятые сказки. Понравилась мне Ангина», - сказал даже. Но так же опрометчиво, очевидно, рассуждала и Зина, когда брала сироту. И рисовала себе в фантазиях некую милую Барби или Мальвину. С такими же голубыми, конечно, глазами и волосами. Совсем не испорченную. Этакую лунную девочку, приятную во всех отношениях, излучающую свет и тепло, признательность к приемным родителям. Где ее посадят, там и застанут, что покажут, тем и будет заниматься. А вдруг от нее не дождешься ни света, ни тепла? Вдруг она окажется не способной к тому? Ведь Ангина, хоть и маленькая, но, по существу, уже сложившийся человек! Было же как-то: наставила на Зину ножницы, прямо в глаза тычет и смеется: «Мать и мачеха! Я тебя зарежу!..» Запомнила -таки!.. Я содрогнулся: как же теперь им дальше жить? Вспомнилось и из теленовостей: где-то в Америке судят женщину за убийство приемыша из России. Но там, видно, встал языковой барьер.
- Все равно перед школой устрою ее в садик, ей необходимо общение со сверстниками, – только и сказала Зина.
- А у нас сегодня кровавое воскресенье, так мама говорит! – услышал я сначала голос Ангины, а потом увидел и ее саму, она сидела на самом верху лестницы, приставленной к крыше. – Собака маминого петуха задрала и съела. Ха-ха…
- Сейчас же слазь, пока мама не увидела, не расстраивай ее.
Ангина проворно начала спускаться, хватаясь грязными ладошками за ступеньки, при этом на середине лестницы так покачнулась, что у меня сердце екнуло.
На этот раз все семейство было в сборе. Сашка пытался растопить камин, так как стало уже прохладно, был конец октября. Зина его отговаривала: ты сейчас снова напьешься, а эта разбойница сунет туда газету и будет носиться по всему дому с факелом. «А ты-то на что?» – буркнул Сашка.
Оказалось, что Ангину уже неделю водят в садик. Она полна новых впечатлений. В первый вечер уже всех детей забрали, а она никак не хотела уходить: еще не наигралась. Особенно ее удивило то, что там никто не дерется: «одни хиляки». Воспитатели делились с приемными родителями впечатлениями, вежливо кивая головами: да ничего, сообразительная, на редкость живая, мягко говоря, девочка. Сразу же стала верховодить. Даже мальчики слушаются.
Все были расстроены в этот день. То ли из-за петуха, то ли из-за Зины.
-Такой красивый был, маленькой породы, - сокрушалась Зина, почему-то совсем осунувшаяся, похудевшая.
- Да и черт с ним, с четырех часов спать не давал, - остепенял ее Сашка. – Собаке не готовь сегодня.
- Лина, где ножницы? Опять брала? Где она? Все теряется, ничего не могу найти!..
- Да заткнешься ты наконец!? – заорал Сашка. – Сама себя найди. Купил ей халат, а она ходит, как охламонка.
Сделав поскорее свои дела на участке, я засобирался, день был прозрачно-четкий, хотя и пасмурный, перед автобусом хотелось еще заглянуть в лес, чтобы проверить кое-какие свои догадки насчет последних опят. Но перед этим все мы расположились в прихожей, под лестницей, ведущей на второй этаж (мы с Зиной на табуретках, Сашка, развалясь, на своей любимой тахте). Семейство уже успокоилось, и разговор лениво шел о каких-то пустяках. Ангина как-то бочком приблизилась ко мне и тихо, чтобы никто не услышал, пролепетала с запинкой:
- Па… дя… Возьми меня на коленки. – Сказано это было так, будто я мог ее спасти от чего-то.
Я взглянул на Сашку, на Зину.
- Нет, милая, дядя устал, сейчас, пожалуй, я уже поеду…
- Иди ко мне, - сказала ей Зина. Наступило и потянулось молчание, которое вдруг прервала, вызвав наш смех, Ангина:
- И долго ты еще собираешься так у нас здесь сидеть?
Больше я Ангину не видел. Однажды спозаранку Зина собрала все вещи девочки, игрушки, вложила и альбом с фотографиями, однако только с теми, на которых Ангина была одна. Опрометью кинула себе в карман ее зеркальце от пудреницы. Отнесла сумку в вызванное такси, которую велела водителю убрать в багажник.
- Куда мы едем-то? Опять к папе, да? – спросила еще заспанная Ангина, когда переезжали мост (как-то раз они уже бывали у Сашки в конторе).
- Нет, не к папе…
- А я уже догадалась: ты повезла меня снова к девочкам. Чтобы я поиграла. Вот здорово. Я и сама хотела тебя об этом попросить. Долго я там не буду…
В детском доме были предупреждены. Зина не успела даже попрощаться, прижать ее, Ангина сразу же кинулась с радостными возгласами к дверям группы. Как малек, выпущенный в родную стихию. В свой полный опасности и остроты мир. Охранник приюта помог занести вещи. Зина постояла немного в дверях, как перед пропастью, кусая губы, затем с удивлением обнаружила зеркальце в кармане и пригладила выбившуюся из-под платка проседь. Но странное дело: на этот раз она не чувствовала в себе пустоты, нет, это была уже не пустота, в ее одиночестве вдруг все замерло и как-то равнодушно осело, будто придавленное чем-то сверху. Так бывает глубокой осенью, перед снегом.
В этой ее тишине долго звучало гулкое удаляющееся топ-топ маленьких ножек по облупившимся доскам коридора…