Самолет али ковер-вертолет завис над тайгой, никто не видел, но упал с-под облаков цветной телевизор.
А тут косолапил мимо уважаемый Михайло Потапыч, медведь серьезный и хозяйственный, он и подобрал ящик, распаковал и припер в берлогу. Установил в закутке на пень, антенну натянул, кнопками пощелкал, настроил на программу.
Смотрит — гы! — опять депутаты человеческие, так сказать, народные до спячки дошли, один на трибуне что-то заливает, а сто штук на вторую смену сны видят; одна бабушка-депутатка как варежку вязала, клубок обронила, так и катается клубок-колобок по залу — туда-обратно, туда-обратно.
Давай Михайло Потапыч на другой канал переключаться, там что-то чудное замелькало. Ага, коммерческое телевидение. Значит, эротика и секс будут вдвоем показываться, значит, парная графия будет.
Уселся Михайло Потапыч удобнее, смотреть стал. Ну, вначале на берег красивого моря секс приехал на машине, это — мужик такой рыжий, как хорек. Песни петь стал, пальмы да кокосы обнимать. Потом музыка загремела громче да с подергом, громче да с подрыгом, и вышла из-под пальмы эротика. От эт-то гы, так гы!
— Старуха! — заревел громким голосом Михайло Потапыч. — Бросай спячку! Смотри, чо люди делают, смотри, какая эротика, а! Как-кая эр-ротика! — с рыком повторил Михайло Потапыч.
Заворочалась в берлоге Настасья Петровна, сквозь спячку отвечает недовольно и сердито:
— Дурак старый, ты с ума спихнулся, чо ли? Еще первый квартал не проспали, а ты уже гомозишься.
Но куда там, послушается Михайло, когда жарко стало от увиденного? Разволновался старый, грудь выкатил колесом, шубу расстегнул.
— Охо-охо, — зевнула Настасья Петровна, поднялась с постели, сунулась глазами в экран.
А там...
— Старый сук! Пень бурый! Бесстыдник, что смотришь-то? — страшным голосом завопила Настасья Петровна. — Детей постыдись, ошаульник. Вон Маша с Мишуткой сейчас проснутся...
И правда, вылезли из детского закутка Машенька и Мишутка, давай подглядывать в телевизор. Машенька-то застеснялась, лапкой взгляд обмахивает, а Мишутка, востроглаз буренький, свой зрачок, как фонарик, навел, куда надо, и повизгивает:
— Папенька, смотри: ножки-то, ножки какие! Как у тети Лисаветы...
— Какой еще Лисаветы? — аж задохнулась Настасья Петровна.
— С соседнего леса, маменька. С которой папенька на рыбалку ездил, когда ты берлогу к зиме готовила.
Взъярилась Настасья Петровна, схватила коромысло да ка-ак хряпнет по телевизору да по Михайловой голове, да еще раз по телевизору да по голове. Красные муравьи полетели из глаз бурого. Сидит, ничего не может понять, только носом клюет.
Выбросила Настасья Петровна на снег обломки телевизора, потом шуба полетела, клочки да лоскутки, да и сам Михайло.
За всей этой катавасией наблюдала с дерева Сорока Воровишна, сплетница старая, известная. Полетела, разнесла по лесу историю, расфукала, расчирикала на все лады Михайлу Потаповича.
Теперь, когда волчица скандалит со своим серым или Рыся Кошкодраловна дает разгон своему Котяру Гулевановичу, лесной народ говорит:
— Ну, началась медвежья эротика!..