Не в чеченском царстве, не в якутском государстве, не в Туле в гостях, а в Чите в ракетных частях служил солдат Иван Гаученов. Служба — не дружба: что прикажет командир, то и делал — в караул ходил, плац подметал, из ракеты куда надо стрелял, куда надо нацеливался. За дисциплину и исполнительность дали солдату Гаученову увольнение в город. Солдат, известное дело, шилом бреется, самогоном греется, ему собраться недолго: пуговицы почистил, ремень подтянул, улыбку до ушей раскатал и — ш-шагом-арш! — за ворота части.
А командир вослед:
— Смотри, Гаученов, живет тут Брылена Чечила, не попадись ей на зубок.
— Ракетчики — народ стратегический, — бодро ответил Гаученов, — куда нацелены, туда и летят.
— Ну-ну, смотри: не та беда, что штанина подмочена, а та, что скособочена, — остерег командир.
Приехал Гаученов в город, там-сям погулял, «Сникерс» съел, на девушек нагляделся. Ко времени в часть поехал.
Только сошел с автобуса, а Брылена Чечила тут как тут. Баба злющая, снизу копырялка, сверху ковырялка, своего мужа в гроб свела, за чужих принялась.
— Служивый, — говорит, — пойдем ко мне, я ничего не ищу, а рюмкой угощу. Гребень гребок, подушку под бок, два ста бодаста, а триста игристо, — повела плечом Брылена Чечила и рукавом махнула.
— Командир заругает, — пробовал возразить солдат Гаученов.
— Ты, матушка, грози, а ты, девушка, гуляй, — продолжала Брылена Чечила. — Эх, рюмка — ком, пошла кувырком! — свистнула, кавалерский знак каблучком начертила — она ж колдовка была.
Затуманился ум солдатика, пошел, как на веревочке, не в часть, а в чужую усадьбу.
Брылена Чечила — вдова богатая, у ней двор, что кощеево царство, оградой обнесен, внутри псы сторожевые по кругу бегают, замки электронные гудят. В зале стол накрыт со всякой всячиной: водка русская, вина заморские, рюмки хрусталем играют.
Солдат, он хотя и в гимнастерке, а тот же мужик: за чаркой чарка, как в пасть овчарке, за ради чести еще по двести, а там со свистом мелькнуло триста, за мать-старушку — чекушку с кружкой. А там Иваныч иль пан Иван, коль дело на ночь, буцк на диван!..
Проснулся утром солдат Гаученов, жуть взяла: вся память в забыль ушла, только гул в голове, как от ракетного двигателя. Эхма, наша тьма, все легло на донышке, словно ночь у вдовушки.
— А ну-ка, служивый, — подступила к нему Брылена Чечила, — скажи-ка мне, что по пьяному делу наворочал?
— Я? Наворочал?
— Ты, солдатик, ты! Амбар набекрень сдвинул — раз! Петуха Клеву пытался на кошке женить — два! Меня, вдову честную, хотел раздеть, голышом на ракету водрузить и пульнуть в акваторию Тихого океана — три!
— Не может быть, — начал оправдываться Гаученов.
— Да-а, не может? А кто грозился вся ракеты СНГ на дрова распилить и в поленницу сложить, а?
— Уй-ю-юй, — ужаснулся солдат.
— Это все мелочи житейские, простительные. Но то, что ты кричал: самого министра обороны разжалую в сержанты и отправлю в Борзю склад с портянками охранять — это уже политика.
— О-е-е, мамочка родная! — схватился за сердце солдат. Уж если до министра добуровился, значит, много чего было. — Чо делать-то теперь? — спросил.
— Отрабатывать будешь, — приговорила Брылена Чечила.
Превратился солдат Гаученов в дармового работника. Амбар перебрал по бревнышку, крышу на доме починил, теплицу покрыл. Три недели с утра до вечера ломил, как угорелый, а бабе все мало, и работе конца не видно.
В это время командир части, мужик разумный и не торопливый, рассудил: солдат Гаученов не мог исчезнуть по своей воле. Что-то случилось, уж не попал ли к Брылене Чечиле? Сел командир на броневик, подъехал к усадьбе, стучится:
— Кто стучится и что надо? — грозно отозвалась вдова.
— Командир части. Отдать солдата Гаученова!
— Знать не знаю, я — вдова бедная, беззащитная, никому ничего не даю.
— Не отдашь добром — ракетой шарахну, — начал стращать командир. — От тебя и твоей усадьбы только чечилики полетят!
— Ра-акетой! — взорвалась Брылена Чечила. — Как выскочу из-за печки, как выпрыгну из окошка, схвачу полено — все твои ракеты переколочу. А ядерные головки скручу, в мясорубке изверчу да в Иран продам. Вон отсюда!
Командир плюнул на сварливую бабу, уехал ни с чем.
После этого случая совсем распоясалась Брылена Чечила: заставила, сквернавка, солдата каждый вечер баню топить. Намоется, напарится, сядет телевизор смотреть. А волосы назад кресла откинет, и чтоб расчесывал, да, как эстрадной артистке, в тридцать три кудели закосмачивал. От проклятая работа, была бы зажигалка, поджег бы солдат Гаученов эту копну с оческами!
Незнамо, чем бы дело кончилось, да помог петух, которого Гаученов намеревался женить на кошке. Чем-то понравилась ему пушистая зеленоглазка, давай ухаживать за ней да гонять по двору, Кошка с испугу прыгнула на сруб колодца, Клева за ней, кошка на бадейку, петух туда же! Качнулась бадейка, загрохотала вниз, ворот-то не был защелкнут, игривая парочка и утопла.
Утром пошла Брылена Чечила за водой, а из колодца дух смертный идет — изгажен колодец. Рассердилась злая баба, приказала солдату Гаученову новый колодец копать.
Взял солдатик лом да лопату, место выбрал под тенистой березкой, сел и задумался. Не зря же в Кадале говорят: не зверь во зверях ежик, не машина в машинах «Запорожец», не одессит в Одессе, если из Биробиджана, не мужик в мужиках, когда баба помыкает.
Тут-то, под тенистой березой, и прошла солдатская забыль. Вспомнил все про все, надумал бежать от Брылены Чечилы через подкоп. Для виду яму колодезную на метр заглубил и вбок пошел. Землю наверх корзиной вытаскивает да в старый колодец высыпает.
Пять ли, шесть ли дней копал — просвет увидел. Ну, думает, сейчас вернусь, все Брылене Чечиле выскажу, чтоб ее кондрашка хватила. Вылез назад, подошел к окошку, кричит:
— Эй, ты! Гидра чечилистая! Колдобина волосатая! Ракета прогорелая! Прощай!..
— Что? — вскинулась бабища, злющая, аж зубы сплющила, кинулась из дому, да поздно.
Солдат Гаученов нырнул в колодец, a там и в подкоп. Ползет и за собой землю обрушивает. Добрался до просвета, ткнул лопаткой перед собой — провал образовался. Пробрался туда солдат — от это да, от это не везло да вдруг привалило! — в домашнем подполье оказался. Тут под рукой всякие банки-склянки, варенья-соленья, водочки-коньячки.
Свинтил одну пробку, несколько глотков сделал. Свернул одну крышку — огурчики соленые, другую — помидорчики перченые! Радостно стало солдату Гаученову, даже частушку замурлыкал…
В это время наверху сапоги затопали, каблучки зацокали, густой бас раздался:
— Здравствуй, Оленька! Слава богу, ученья закончились, отстрелялись на «отлично», министр благодарность объявил. Собирай на стол, милая, а я в подполье спущусь за огурчиками.
Открыл крышку подполья командир.
— Га-га-га… — захлебнулся от нехватки воздуха, — …ученов?
— Так точно! — отрапортовал солдат.
— Откуда и куда? — ошалело выпалил командир.
— Из увольнения в часть возвращаюсь! — выпучив глаза, брякнул солдат Гаученов.
— Из увольнения? — осип до кислой хрипоты командир. — А па-ачему дорога в часть через мое подполье проходит, а?
Ухватил за шкирку солдатика, выволок наверх, кровью налился. Молодец Ольга Николаевна, жена командирская, не в пример Брылене Чечиле женщина, красивая и обходительная. Схватила доску-хлеборезку расписную — тресь по макушке Гаученова.
— Чтоб не лазил в подполье, не воровал огурчики!
Потом повернулась к мужу и той же хлеборезкой — тюк по лысине благоверного.
— Чтоб не ревновал честную жену!
Очнулись командир ракетной части и солдат Гаученов: лежат они рядом на зеленой траве у крылечка, солнце в небе играет, сладкие запахи тайги и цветущего лета плывут над ними, бабочки порхают, божья коровка по травинке ползет. Где-то там ракеты в шахтах стоят, пульты гудят, телефоны звонят, Брылена Чечила ярится, а тут мир, покой, облегчение души... Эх, и хороша ты жизнь мужская, служилая и дружеская! А что шишки на макушках — так у кого их не бывало, да и нас не миновало...