И кровь ее бархатна.
И колени белы -
Самое алое
Из невнятной зари
Не выскоблить,
Не изъять –
Выгрызть с корнями
Как ясень – печать
Вековечную
Радости.
Ай, брат,
Подбрасывай в мельницу серебро,
Что не перемелется – все твое.
О горе-то, горе,
Кручина! Нет злее на свете судьбы -
Кричали все неподъемные вдовы
на кротком нашем пути.
О горе-то, горе –
Тяжко жить, да еще тяжелей помирать –
Вопили дебелые девки,
которых мне лень ласкать.
Но когда это люди вообще утверждали обратное?
Когда это люди хоть раз не бывали людьми?
Так, брат,
Закидывай в мельницу их костяки,
Что не перемелется – все прости.
А я – я уже не могу убивать –
У меня затекает рука –
Я тело свое и кровать -
Я все отдам с молотка
И уйду в монастырь синтоисткий -
Курить сам себе фимиам
И рассказывать страшные сказки
Своим задымленным богам.
Я крайне некрепок в вере -
Всем верам предпочитая вино
Безмолвия.
Я неразборчив в мерах –
Зачем? Лишь бы найти одно
Всхолмие,
Где пасутся веселые очень слоны -
Их нет у меня,
Но как мне они нужны!
Оттого что все остальное
у меня изначально есть.
Одно лишь меня беспокоит –
их дико неправильный вес -
Переизбыток легкости.
Но когда это мы
боялись того, что мы не слоны?
А я – я уже не могу рассмотреть -
Что мне тут раздражало зрачки.
Мне стала скучной их смерть
И никак не размять руки.
В моем пустыннейшем монастыре
Живут крысы и жрут васильки,
Я беседую с крысами о красоте
И, брат – еще никогда и нигде
Я не встречал собеседников чище.
Это ли называется счастьем?
Величайшее милосердие к сорнякам
Не в том, что сорняков этих нет,
А в том, что есть солнце.
Огромное
Неуловимое солнце,
Непоколебимое
Солнце
Во мне.
Непримиримо,
Но бог всегда на моей стороне.
И никак тому не бывать иначе.
Я загостился.
Имена ничего не значат -
Когда привычно,
Неусмиримо -
Твоя
Барабанная дробь.
Но, брат!
Белы ее колени,
И бархатна в теле кровь.